Содержание

Сторона 1. INTRO
Песня 1. Праздник Всеобщего Праздника
Песня 2. Призраки
Песня 3. Новогодняя сказка

Сторона 2. INTRO
Песня 1. Man on the Moon
Песня 2. Гора
Песня 3. Немного нелепая Земля
Песня 4. Один день из жизни полуфабриката
Песня 5. Доза
Песня 6. Дневник. Стр. №32
Песня 7. Снежинка
CODA

Сторона 1, в которой автор
делает с реальностью, что хочет,
а Лирический Герой еще в тумане.


INTRO :)

Смысла не было. Но была определённая цель, заменяющая смысл.
Eщё были мечты. Настоящие мечты, потому что осуществить их было невозможно. Например: «Вот бы сделать так, чтобы время можно было остановить по своему желанию. Но чтоб сам ты оставался деятельным. Все замерли, а ты делаешь, что хочешь…» Спрашивается, чем не мечта? Или вот ещё: «Вот бы можно было вернуться на какое-то время назад, но с теми знаниями, которые имеешь…» Обе мечты упирались своим, к сожалению, не расшибаемым лбом в такое понятие, как время. Они, казалось, хитро подмигивали и намекали: «Ну как же ты не понимаешь, твоя цель – изучить пространство-время!» На то они и мечты. Я не был обременён такими вещами, как знание физики, математики, анализа и прочих наук, которые могли пригодиться в таком нелегком деле, как изучение пространства-времени.
Однако я не был дураком (по крайней мере, полным), и иногда и в мою горячую голову забегали мысли. Некоторые из них были очень даже интересными и заставляли меня удивляться их присутствию в моей голове. Когда я думал, что эти редкостные по своей извращенческо-мировосприятельной сути пассажи не найдут своих поклонников и сторонников, становилось обидно и горько.
Уподобляться немецким телепастырям а-ля «Голос Надежды» и вещать свою непроницаемую наивность на весь мир, бликуя белыми зубами и не менее белыми волосами – дело, как мне думалось, неблагодарное и к тому же противное. Путешествовать по городам, селам и весям (никогда не знал, что это за «веси» такие…), коих в нашей необъятной Родине бесчисленное множество, для меня утомительно и накладно. К тому же в случае успеха и снискания славы совсем не хотелось мне принимать по древнему русскому обычаю солёный каравай на местной площади, окруженной деревянными покосившимися избами, которые и стоят только потому, что привязаны проводами электропередачи к придорожным столбам (да-да, у нашей пока не полностью европеизированной матушки Руси есть и такие «дефекты»).
Вот и пришло мне в голову, что, пожалуй, самое простое и верное средство излечить мою «болезнь» – это написать книгу, ну или, на крайний случай, книжонку. Единственное, что меня смущало – это моё собственное имя, подписываться которым мне совсем не хотелось. Не испытываю я радости при той мысли, что мне придётся ловить удивленные или, того хуже, насмешливые взгляды моих знакомых.
Тогда я придумал человека, наделенного глубоким складом ума, хорошо подвешенным языком, колким чувством юмора; человека эрудированного, не обремененного какими-то ни было политическими убеждениями; человека, который будет писать за меня, потому как я всеми этими качествами не обладаю. Человека-то придумал быстро, не сразу придумал имя. Просматривались следующие варианты:
А). Владилен Туманный. Не спрашивайте, почему именно так. Просто понравилось.
Б). Рафаэль Пенсилман. В переводе с англо-иврита фамилия означала Человек-карандаш.
В). Игорь Зеленый. Действительно, почему это Саша Черный был, Андрей Белый был, а зеленых еще не было? Но вовремя вспомнив об отсутствии политических убеждений, я откинул и этот экологический вариант.
Кроме вышеперечисленных имен принимались во внимание такие, как Санька Серебряная Ручка, Максим Мыслеведов, Коля Ветреный и прочая чепуха. В самый последний момент, когда терпение мое почти иссякло, совершенно случайно родился человек новой эпохи, лицо молодого человечества – Айм Детчев. Да, немного по-американски, зато как звучит! За все, что вы прочтете дальше, я уже никакой ответственности не несу - весь спрос с него. А на счет американцев пара слов найдется и у г-на Детчева.
Ему слово…

Песня 1, в которой автор из-девается над
всем сущим и предлагает свое
видение Армагеддона


Праздник Всеобщего Праздника

Хмурый весенний денек грел душу распускающимися почками и непри-вычными трелями птиц, только что вернувшихся с югов. Народец по мураши-ному суетился на тесных проспектах города. Машинки сновали туда-сюда, то и дело останавливаясь и гудя разными по высоте тона клаксонами. Каждый чело-вечек в этом бытиевороте знал свое место и предназначение на ближайшие пару часов. Конечно, в течение этих часов какая-нибудь из машинок могла сбить че-ловечка, но тот в силу своей ограниченности не брал подобное обстоятельство в расчет. Сходить в магазин, купить там охотничьей колбаски, грибной паштет, новую мыльницу (а то старая уж слишком страшная и в отремонтированной ванной не смотрится), стиральный порошок, пачку презервативов (если прода-вец – мужчина), новую зубную щетку; потом обязательно сходить в гараж, в школу за ребенком, в ЖЭК, на почту, в галантерею, в ремонт телевизоров; за-бежать в дешевую студенческую столовую перекусить, в книжную лавку, прий-ти домой, включить телевизор (всё вышеперечисленное надо успеть сделать да начала любимого телесериала), после просмотра фильма наспех покушать (по второму каналу начинается популярное ток-шоу, где гость – монах, нарушив-ший обет безбрачия), лечь спать. Неужели эту стопроцентную, устоявшуюся схему может нарушить какой-то пьяный жлоб за рулем? Нет, только не со мной.
Ну да не об этом речь.
Хмурым весенним деньком транспортное сообщение резко ухудшилось. Трубы прорвало на центральной улице. А на автобусной остановке скопился народ. Всезнающие бабушки обсуждали «катастрофу», каким-то немыслимым образом незаметно переводя тему разговора на коррупцию депутатов, детальное сравнение развитого социализма и загнивающего капитализма, подругу в Из-раиле, её дочь, вчерашнюю серию «Бразильской любви» и опять на сравнение социализма и капитализма. Автобуса все не было.
Наконец, на горизонте показался неестественно покачивающийся в сто-роны старенький «Икарус». Если бы консервные банки были стеклянные, и кильки в них было в два раза больше на тот же объем, то получилось бы это транспортное средство. Венгерский суррогат затормозил и со страшным скри-пом открыл двери. Люди, стоявшие на остановке, все как один пошли на смерт-ный бой с умниками, забравшимися в автобус остановкой раньше. Хриплого мата, старческого кашля, молодого смеха и визга было много. Самые упорные прорвались.
- Фу-у! Роди меня обратно, мама!
- Мужчина, уберите колено с моей сумки!
- Молодые люди! И не стыдно вам – уселись втроем на одно сиденье! Уступите пенсионерке место!
- Постоишь, карга старая!
- Ай! Не давите так сильно – у меня висок в компостер упирается!
- А я что?
- Осторожно – ребенок!
- Вы, маманя, наверно, ребеночка своего и по злачным местам водите?
- Не ваше собачье дело!
- Закройте форточку, дует же!
- А я выхожу на следующей. Гы-гы-гы!..
- А вот при Сталине такого бардака не было!
- Всю страну дерьмократы развалили!
- Ельцинская шайка! С бодуна в Беловежской такую херню сотворили!
- Дедок, базар фильтруй. Тут же все-таки интеллигенты собрались!
И вдруг чуждое, невозможное, не гармонирующее:
- Средняя площадка, проезд оплачиваем.
На мгновение воцарилась пауза. Автобус все еще стоял, в натуге пытаясь закрыть двери.
- Это за что же я платить должен?! За комфорт? Не буду!
- Удостоверение.
- Проездной. Ну и что, что за прошлый год? У вас и автобус, небось, со второй мировой ездит.
- Не буду платить! За что платить?!
- На хер этого кондуктора! Без него поедем!
- Поднажми, мужик! Ща вытолкнем козу!
- Ай, что вы делаете! Я милицию позову!
- Зови-зови. Мы уже будем далеко. Гы-гы-гы!..
Наконец общими усилиями пассажиров кондуктор оказался на улице. Двери закрылись, и автобус тронулся.
В салоне послышался осторожный смешок. Потом чьё-то хихиканье. Грубый мужской смех. И вдруг весь автобус разразился демоническим хохотом. Люди утирали слезы, находя происшествие настолько смешным, что даже не надо объяснять пассажирам в другом конце автобуса, что произошло. Те, види-мо, и сами поняли, потому что ржали, как кони. Малые дети, пожилые пенсио-неры, немощные старцы и интеллигенция в дружном порыве покатывались со смеху. Один молодой человек, прижатый обстоятельствами к симпатичной де-вушке в обтягивающих брюках, нежно погладил её по попке и слегка ущипнул, прихохатывая при этом. Та, как ни странно, разошлась грудным смехом и, вы-свободив свою руку из плотного пространства соседей, положила её поверх ла-дони юноши, а потом, не выпуская его длань из своей, погладила себя между ног. Тот смеялся, чувствуя приближение сладостной волны экстаза.
Смеялся до колик в животе водитель, единственный не стесненный. Смеялась сама кондуктор, стоявшая на остановке. Смеялись проходящие мимо нее люди, и шоферы, глядевшие на нее из окон своих машин, гоготали и били по гудкам.
Через шесть минут и тридцать семь секунд истерика охватила весь город. Сумасшествие разошлось по стране за один час двадцать три минуты ровно. Опасная зараза перекинулась на другие континенты и поглотила их еще через два часа. Хохотали даже ученые-полярники и папуасы Новой Гвинеи. Внимательно за всем этим следили обитатели космического корабля, повисшего над Землей в верхних слоях атмосферы.
Бенуэйцы уже давно экспериментировали на обитателях голубой планеты. Исследовали их с тех самых пор, как распылили живительный порошок, и странные волосатые пятипалые стали соображать, делать примитивные орудия из подручных средств и пр. А дальше успевай только регистрировать. Выясни-лось, например, что на одно поколение бнуэйцев в среднем приходится 152 поколения туземцев. Таким образом, дед самого старого обитателя корабля (капитана) участвовал в жизнеродящем опылении планеты. Глобальные внедрения и опыления проводились с периодической точностью. В основном, это были сильнейшие психотропные наркотические вещества. После проведения последнего опыта, описанного выше, научный руководитель группы посчитал нужным отправить на Беную отчет о результатах заселения планеты и испытании наркотиков.

Научной Коллегии планеты Бенуя.
С планеты Голубая.
Научный руководитель
миссии Агсштп Гащ Пщ Рщьу.

Считаю необходимым отчитаться перед Верховной Научной Коллегией Бенуи.
1. Распыление жизненного порошка прошло успешно. Как и рассчитывали досточтимые члены Коллегии, внедрение разума (далее разумизация) прошло без осложнений. Как и предполагалось, разумизации подвергся только один биологический вид, наиболее приспособленный на этой планете к ношению разума. Вид, который мы назвали Рщдн Фтшьфд, схож с расой бенуэйцев по биологическому строению: они, как и мы имеют пальцы (но почему-то пять, а не три), четыре конечности (верхние и нижние), прямопозвоночную систему.
Продолжительность жизни Рщдн Фтшьфд в 152 раза меньше продолжительности жизни среднего бенуэйца. Однако, несомненно, у туземцев присутствует коллективный разум, т. к. с каждой генерацией их общие знания накапливаются. Буквально за шесть бенуэйских поколений туземцы вышли в космос. Это, безусловно, говорит об их большом потенциале.
Нельзя не отметить тот факт, что психология Рщдн Фтшьфд кардинально отлична от нашей. К примеру, их примитивный метод размножения (физический контакт особей) является для туземцев одновременно и абсолютным удовольствием.
Несмотря на определенную техническую развитость, они не изобрели ничего, что можно было бы противопоставить по количеству удовольствия про-цессу зачатия. Таким образом, смысл существования отдельной особи сводится к получению максимального количества этого специфического удовольствия, то есть к биологическому продолжению рода. Удивительно другое: это является для туземцев стимулом развития. По мнению нашего ученого Зщымшфысрфог Вкгяшфь, такое существование очень быстро приведет к тому, что Рщдн Фтшьфд догонят бенуэйцев по уровню технического развития. Слишком сильный стимул.
2. Результаты распыления психотропных наркотических веществ оказались потрясающими. Первый наркотик, который мы внедрили, - это Культ Высшего Существа. Туземцы оказались настолько восприимчивы, что под действием опыления придумали себе несколько высших существ. Получилось, что некоторые особи поклоняются одному богу (так они называют наш наркотик), а некоторые - другому. Характерно, что одни особи воспользовались богом как катализатором нравственного развития, другие – как катализатором развития вообще, а некоторые настолько преувеличили мощь бога, что отстали в своем техническом развитии от остальных Рщдн Фтшьфд на сотни поколений.
Культ Высшего Существа действует на аборигенов до настоя-щего момента.
Второй наркотик, распыленный нами, – Массовое Самозомбирование – был внедрен много позже, но эффект оказался сногсшибательным. Туземцы называют наркотик медиа, массовая информация. Такое количество названий не случайно – Массовое Самозомбирование оказалось в несколько раз более мощным, нежели первый опылитель и затронуло почти все сферы жизни Рщдн Фтшьфд. Привыкание чрезвычайно сильное. Если сейчас лишить туземцев медиа, то их цивилизация, скорее всего, затухнет. Наркотик действует до настоящего момента.
Наконец, последнее опыление, проведенное нами – новейший Праздник Всеобщего Праздника. Буквально через восемь местных часов нашим ученым стало ясно – Рщдн Фтшьфд не перенесет действие этого вещества. Сейчас, когда я пишу эти строки, уже погибла треть населения Голубой. Однако большинство членов нашей экспедиции считает вымирание расы туземцев вполне закономерным и даже необходимым. Этому есть много причин. Почти в одно время с внедрением Массового Самозомбирования, туземцы открыли энергию атома. И такое важнейшее открытие использовали в военных целях. Я бы не удивился, если бы в скором времени они открыли энергию гена, а потом использовали бы её против разумных существ, населяющих Вселенную. Кроме того, туземцы разрознены. Перед лицом общей беды они бы вряд ли смогли бы устоять. Самая же главная причи-на – это наша боязнь за расу бенуэйцев. Нет никаких сомнений, что через какие-то десятки туземских поколений (а это не составит даже десятой части жизни бенуэйца) Рщдн Фтшьфд перегнаkи бы нас в своем развитии и стали бы доминантами в этом районе Вселенной. Тогда неизвестно как сложились бы судьбы мирных бенуэйцев. Поэтому перед тем как поставить вопрос о дальнейшем использовании Голубой, я настоятельно советую вам подумать об огромном потенциале расы туземцев.
Наконец, сам вопрос: что делать с планетой? Некоторые наши ученые предлагают повторную разумизацию, некоторые считают, что Голубую надо колонизировать. Так или иначе, наш корабль наделен всеми необходимыми качествами и нужными средствами для воплощения в жизнь обоих вариантов. Ждем вашего решения.

Научной экспедиции
и лично её руководителю.
С планеты Бенуя.
Председатель Верховной Научной
Коллегии Догидог Фтог.

Верховная Коллегия внимательно ознакомилась с материалами, присланными вами. Если взять ваш отчет за неопровержимую истину (а нам ничего другого не остается), то несомненен тот факт, что так называемые Рщдн Фтшьфд опасны как для бенуэйцев, так и для остальных разумных существ. На основании этого Верховная Коллегия выносит свое решение – вторичную разумизацию не проводить ни при каких обстоятельствах, начать заселение планеты, исследовать ее целиком и полностью, подготовить почву для полной колонизации.

Тишина и спокойствие повисли над городом. Еще вчера вовсю гудевший, сейчас он молчал. Повсюду на улицах валялись трупы. На лицах играли счаст-ливые улыбки. Чьи-то тела еще дергались в мышечных судорогах, настолько сильные колики схватили живот. В этом безмолвии на центральную площадь опустился шатл с космического корабля. На немецкую плитку грациозно ступи-ли небожители. Они слегка светились голубым цветом. Их лица были красивы и вопреки фантазии Стивена Спилберга и иже с ним совершенно разные. Большие глаза бенуэйцев лучились торжественностью.
Когда из люка появилась группа гуманоидов так в пятнадцать, шатл за-крыл шлюзы и взмыл в небо. Самый высокий из них повел трехпалой рукой, утихомиривая расшумевшихся соплеменников, и жестом приказал держаться вместе. Инопланетяне молча прошли по площади, осматривая трупы аборигенов под ногами. Время от времени кто-нибудь из бенуэйцев останавливался, накло-нялся и доставал из полиэтиленовых контейнеров туземцев странные вещи. Больше всего звездожителей удивил тонкий вытянутый кусок мяса с приклеен-ной к нему бумажкой (на ней, как позже выяснили переводчики, было написано «Охотничья колбаска»).

Песня 2, в которой действие
разворачивается в местах не столь отдаленных,
а главные герои и вовсе -

ПРИЗРАКИ

Он закрыл глаза и проснулся…
Коридор был сделан не то, чтобы в евростиле, но что-то похожее. Белые стены, на полу – ковролин салатового цвета… Всё портили стулья вдоль стен. Они совершенно не вписывались в общий интерьер. Какие-то старые, твердые куски дерева с рукоятками. Однако они придавали этому коридору что-то неземное. Возможно, так было задумано. На этих стульях сидели люди. В очереди.
Антон огляделся еще раз. Теперь пристальней. В конце коридора была единственная дверь, в которую только что зашел человек. Над нею висели две лампочки зеленого и красного цвета. Когда посетитель исчез за дверью, загорелась красная. Понятно, значит. На двери висело объявление, где крупными буквами было написано:

ПОКОЙНИКИ ПРИНИМАЮТСЯ
В ПОРЯДКЕ ЖИВОЙ ОЧЕРЕДИ
Наконец, Антон догадался спросить:
- Кто последний?
- Я, - донеслось откуда-то сбоку.
Антон посмотрел налево и увидел мужчину лет ста. Старик сидел, гордо расправив плечи и прямо держа подбородок, всем своим видом выражая достоинство. Рядом с ним было свободное место. Антон сел.
- Где я? – Он спросил первое, что пришло ему в голову. Тем более это действительно его интересовало.
Старик вскинул бровь:
- А ты не догадываешься?
- Отчасти. Но хочется знать больше. Это рай?
- Еще нет. Это – пункт распределения.
Антон вспомнил, что в католицизме есть понятие чистилища. Наверно, это оно и есть. Выходит, что небо-то католическое. «Вот, блин. А я православный» - подумал он.
- Не переживай, - как будто угадав его мысли, произнес старик. – Если ты здесь, значит точно попадешь в рай – это Небесная Канцелярия. Для грешников есть Подземная.
Вроде бы Антон и не придал какое-то серьезное значение его словам, но, тем не менее, на душе стало полегче (насколько может стать полегче на душе у души).
- Откуда вы все это знаете? – и далее совсем нелепое – Вы здесь бывали раньше? Старик усмехнулся, обнажив прекрасные для покойника зубы, из-за чего ухмылка стала больше похожа на оскал:
- Я путешествовал. Астрально. Хочешь поговорить?
Антон взглянул на длинную очередь и пожал плечами – мол, почему бы и нет.
- Тогда спрашивай.
- Если верить твоим словам, то все, кто здесь сидит, попадут в рай?
Астральный путешественник многозначительно кивнул.
- Выходит, Высший Суд – это домыслы?
- Нет. Это просто трата времени. Грешники там. – Указательный палец старика был направлен в землю. – Они обречены на вечные муки. Самое страшное злодейство, которое грешник совершил при жизни, обернется против него навечно.
- Сурово.
Опытный собеседник опять степенно кивнул.
- Да, но не слишком. Грешные всегда могут прервать свои мучения, но тогда они умрут.
Антон подумал, что, вообще-то, ведет себя странно. Казалось бы, только умер и на тебе – уже философствует с кем попало на отвлеченные темы. Не совсем, конечно, отвлеченные, но неуместные в данной ситуации. «Я же, как-никак, умер» - укорил он себя. Однако последняя фраза старца (все-таки это был старец, а не старик) заставила молодого покойника продолжить странный разговор.
- Как так «умрут»? Они же и так мертвые!
- Так-то так, - согласился старый человек. – Но ведь, согласись, ты же не ощущаешь себя мертвым, ты же существуешь! - С этим аргументом было трудно поспорить. – Но дух не вечен. Вечна душа - она носитель духа. Ты всегда можешь испросить Второй Смерти.
Если бы в груди у Антона было сердце, оно бы застучало чаще. И дыхание бы участилось, если б он дышал.
- Вторая Смерть?
- Да. Реинкарнация. Обратно в мир. Твой дух умирает, ты исчезаешь, а душа понесет дальше новый дух. Все люди на Земле – реинкарнации грешников.
Антон был так потрясен услышанным, что даже не заметил, как подошла очередь. А старик встал, молча кивнул и зашел в кабинет. Лампочка над дверью загорелась красным. «Только подумать! Реинкарнации грешников! Вот в чем все дело! Наш мир – это исправительное учреждение для грешных душ, – думал Антон. – Мысль, конечно, не нова. Но одно дело догадываться, другое – удостовериться». Зажегся зеленый. Недолго думая, молодой человек (опять-таки весьма условно) открыл дверь и смело шагнул за порог.

Внутренним убранством кабинет напоминал библиотечный архив, ну или, на худой конец, логово книжного червя. Посреди – стол, заваленный бумагами; вдоль стен высокие деревянные стеллажи, на вид – картотека. За столом сидел, уткнувшись в какую-то толстую рукопись человек в сером костюме. Огромные очки в роговой оправе закрывали пол лица, ворот грязной рубашки был расстегнут, мятый галстук приспущен. Табличка на столе гласила:

НЕБЕСНЫЙ КЛЕРК
Клерк оторвал глаза от рукописи и внимательным цепким взглядом осмотрел Антона с ног до головы.
- Имя?
О том, что не стоит переспрашивать чьё именно имя хочет узнать чиновник, Антон догадался по тону, которым был задан вопрос. Поэтому без лишних предисловий и уточнений сказал:
- Антон.
Ничего более не спрашивая, клерк развернулся в кресле и, почти не глядя, достал со стеллажа тонкую папку. Открыв ее и прочитав первые несколько строк, он изумленно произнес:
- Надо же! Сегодня умерли и без задержек сразу к нам!
Антон не удержался от вопроса:
- А что, бывают задержки?
Видимо, в воздухе произошел какой-то разряд энергии, потому что хозяин кабинета добродушно указал на стул, присаживайся, мол. А пока Антон выполнял это действие, ответил:
- Не представляете себе – медицина до такого дошла! Реанимация все графики нам посбивала! Бывает, души задерживаются на недели. Совсем стало трудно работать! – последнюю фразу клерк уже говорил как-то смиренно, медленно при этом опускаясь на стул. Но лишь коснувшись его, бодро продолжил. – Итак, Порфирьев Антон Александрович. Вы родились 18 мая 1981 года и умерли 15 августа 2004. Утонули в море, так?
Абсурд. Но что делать?
- Так.
- За свою жизнь вы сделали немало добрых дел и проявили себя достойным человеком, в награду за что и попали сюда. За вами выбор.
Антон несколько опешил. Мгновенно почуяв это, Небесный Клерк объяснил:
- Вы должны выбрать, в какой рай вы хотите попасть. Видите ли, дело в том, что у разных народов (коих сотни) разные представления о наслаждении, и, как следствие, о рае. Но, разумеется, вы можете выбрать любой из них. А еще, - не давая, опомниться, рокотал чиновник, - вы можете поменять имя. Конечно, на это уйдет время, надо поправить кой-какие бумаги… но мой вам совет, - его тон стал заговорщицким, - берите себе нормальное славянское имя. Вы же славянин?
- Ну, да… - смущенно промямлил Антон.
- Понимаете, так удобней для вашей идентификации в инородных Раях, - клерк неопределенно взмахнул рукой. - А то эти Александры и Марии уже вот где, - он провел рукой по горлу. – Хорошее древнерусское имя – Беляй. Как вам?
Антон кашлянул.
- Но я же брюнет. Клерк пожал плечами.
- Ну, тогда Черняй. Хорошее имя. Сам придумал. Не стесняйтесь, берите, Черняюшка.
Антон отрицательно мотнул головой.
- Если уж есть такая необходимость – менять имя, - клерк оживленно закивал. Есть, значит, необходимость, - то давайте тогда что-нибудь красивое подберем. Я вот, например, всегда был несколько раздвоенной личностью…
- Двоелик! Ах, какое гордое северное имя! Ласково – Ликуша, – по лицу пока еще Антона пробежала тень. Клерк обреченно махнул рукой. – Ладно, будешь Ратмиром.
- А это русское?
Клерк сделал неопределенный жест, который говорил: «Еще какое русское! Будь спок!» Теперь настала очередь Антона махнуть рукой:
- Ратмир, так Ратмир. Мне нравится.
- Вот и отлично! Куда поедем? – заметив вопрос в глазах новоявленного Ратмира, чиновник пояснил, – в какой рай?
Настал черед задуматься. В каком-то смысле сейчас решалась судьба экс-Антона.
- А если не понравиться, поменять можно будет? – клерк убедительно кивнул, и Антон… э-э… Ратмир без колебаний произнес. – В Америку хочу.
Чиновник удовлетворенно потер руки:
- Вот и отличненько! – поставил галочку в папке. – Но дело в том, что Раи различаются не только по форме, но и по содержанию. Есть Раи Счастья, а есть Раи Наслаждения, - и, не дожидаясь вопроса, сказал. – Да-да, разница есть. В первом случае вы обретете Счастье – ту неуловимую константу, которая в жизни мимолетна. Ты понимаешь меня? Хорошо. А во втором случае ты будешь получать наслаждения, бесконечные переменные…
- Первое понятней, - перебил Ратмир, - Так что – в Американский Рай Счастья.
Клерк кивнул. Стал писать что-то в папке. Потом оторвался, взглянул на собеседника.
- Чего сидишь? Вон дверь.
Пожав плечами, совсем запутавшийся покойник (да, звучит странно, но это так) встал, подошел к двери, оглянулся последний раз на клерка (тот уже вовсю был поглощен писаниной), открыл дверь и шагнул за порог.

Ратмир увидел совсем не то, что ожидал. Вместо того чтобы попасть обратно в коридор он оказался на крыльце домика. Теперь только он вспомнил, что за время его разговора со старцем никто из кабинета не выходил, только заходили.
Перед домиком проходила дорога, но ее было плохо видно из-за аккуратных кустиков, окаймлявших лужайку перед крыльцом. Справа от двери стояла красная газонокосилка. Ратмир спустился по ступенькам и зашел за угол – на чистой, усыпанной галькой дорожке стояла черная машина-пикап. Рядом между двух деревьев тянулись бельевые веревки, явно не использующиеся. Об этом еще в журнале «Твой дом» писали – мол, в Америке используют специальные электрические сушилки. Они внешне похожи на стиральные машины, но в барабане нет воды (что не удивительно). Очевидно веревки были предусмотрены на тот случай, если отключат электричество. За автомобилем открывался вид на задний двор. На котором стояла антенна. Колоссальная спутниковая антенна. «Вот тебе и американское счастье, - подумал Ратмир. – Интересно, сколько тысяч каналов она передает?» Пройдя на задний двор, он обнаружил вторую дверь и вошел в домик.
В принципе, внутренним «убранством» он ничем не отличался от любого другого европейского жилья. Единственное, что бросалось в глаза – это огромный домашний кинотеатр в зале и большое мягкое кресло-кушетка перед ним. «Мда-а…» - мелькнуло в голове, но дальнейший ход мыслей был оборван стуком в парадную дверь. В некотором изумлении новый хозяин дома-мечты проследовал через холл в прихожую и уже там через окошко увидел две фигуры на крыльце. Собственно он их не увидел, они не помещались в зоне видимости, но то, что умещалось, было частями двух фигур. Ратмир открыл дверь и вышел. Перед ним, широко улыбаясь, стояли мужчина и женщина… э-э… скажем так – крупного телосложения:
- Hi! We’re your neighbours! I’m Tedd. This is Tiffany... – мужчина прервался, увидев непонимающие глаза хозяина. Тогда он залез в нагрудный карман тенниски и вытащил оттуда маленькую книжицу, по всему карманный словарь, и, не изменяя добродушной улыбки, протянул его Ратмиру.
Тот, взял «фолиант», повертел его так и эдак и открыл. Каково же было его удивление, когда вместо страниц, исписанных мелким шрифтом, он обнаружил маленькую кнопочку, расположенную на дне коробочки, которая на первый взгляд сходила за книжицу.
- Push the button! – произнес мужчина и показал жестами – нажимай, мол.
Ратмир нажал.
- Ну вот, теперь вы нас понимаете, – удовлетворенно отметил гость. – Это учебник ускоренного английского.
- А-а… - протянул Ратмир, но ничего больше не сказал. Побоялся.
В разговор (который можно было так назвать с большой натяжкой) вступила женщина:
- Мы ваши соседи с дома напротив. Я Тиффани, это Тэд. Как ваше имя? – сказала она, и ее улыбка сделалась еще шире. Ратмир даже про себя поразился возможностям человеческого лица.
- Ратмир, – и сам удивился, как по-американски прозвучало его имя – что-то вроде «Уэтмир».
- О, вы русский? – Тэд отчего-то засмеялся, потом панибратски толкнул русского в плечо. – Здорово мы надрали ваши задницы в холодной войне! – В тоне, которым это сказал американец, слышалась легкая снисходительность победителя к побежденному, и Ратмир, вопреки своей воле, почувствовал жгучую неприязнь к представителю загнивающего западного общества. Потом по инерции подумал, чем бы получше этого капиталиста обломить – балетом или ядерными боеголовками? – но вовремя вспомнил, что здесь, в раю, это не имеет значения. Поэтому просто улыбнулся в ответ на эту реплику.
- О-о, Тэд, опять ты со своей политикой! Ты смутишь новенького, – Тиффани несильно пихнула локтем мужа (скорей всего, это была семейная пара). – Лучше пригласи его вечером к нам.
- Да, Рэти… можно я буду вас так называть?.. приходите к нам вечерком. Попьем пивка, посмотрим футбол… вы ведь любите футбол? Или предпочитаете бейсбол?
Он не договорил, его перебила жена:
- О, мы чуть не забыли! Я же испекла для вас вишневый пирог…
В этот самый момент Ратмир почувствовал, что его сейчас вырвет. Секундой позже Тиффани и Тэд уже стояли одни на крыльце, еще не успев убрать улыбки – у них на глазах русский растворился в воздухе.
- Ну вот, стараешься быть с этими русскими как можно более вежливым и вот результат, - проворчал Тэд. – Правду говорила моя тетушка Энн, что все русские ужасные молчуны и барчуки… Так и чувствуешь, как они тебя ненавидят…
- О да, Тэд. В мире много такого, что не поддается объяснению, например, людская неблагодарность. Даже здесь, в Раю. Пойдем, дорогой – пирог еще не успел остыть.

Время шло. Ратмир обжился на новом месте и, что уж тут кривить душою, оно нравилось ему гораздо больше предыдущего Рая. О своем недолгом пребывании в Америке (а место, в котором он был, здесь называют именно так) он предпочитал не вспоминать, как о неком неприятном недоразумении. Здесь, на новом месте, он трудился, не покладая рук. Здесь все трудились. Каждый выбирал труд себе по душе. И нет ничего удивительного в том, что в Раю приходится работать. Ведь, как говорит Старейшина, одно из самых больших наслаждений – это чувство человека, которое он испытывает после хорошо выполненной работы. Чувство приятной усталости; чувство гордости, что сделал нечто полезное для общины. Ратмир, например, был музыкантом. Он писал музыку, которую исполнял или субботними вечерами перед всей общиной, или в воскресные дни в концертном зале для гостей из других общин. Русские любят музыку и получают от нее незабываемое наслаждение, говорит Старейшина.
Община Ратмира находилась в двух верстах от берега моря, на равнинной местности. Старейшиной уже больше века был Мирослав (как его звали при жизни, никто не знает – здесь вообще не распространяются о своем прошлом), генерал царской армии, героически погибший в последней русско-турецкой войне. Он руководил социальной жизнью общины и пользовался любовью и уважением сожителей.
Многое здесь напоминало коммунизм, о котором так много мечтали при жизни. Только с добавлением исконно русского образа жизни – соборности, общинности, коллективного труда. Кто-то работал на полях (в общем-то, как бы кто ни работал на полях, а продовольствия всегда было в избытке). Будучи Антоном (так теперь Ратмир называл свое существование до Рая), он полагал, что в загробной жизни питаться нет надобности. Только появившись здесь, он высказал свои соображения Старейшине, на что тот ответил: «Питаться плодами своего труда – есть одно из самых больших наслаждений». И с этим трудно было спорить. За то, что делал Ратмир, община давала ему пищу, выращенную на полях общинными крестьянами. Ах, какое это было удовольствие – есть свежий хлеб, молоко, сыры, зная, что это заслуженно, и люди, взрастившие эту пищу, искренне благодарны тебе за твой труд. А ты благодарен им. И во всем в этом было что-то такое чистое, светлое, одним словом - райское.
Но самое большое наслаждение в этом Русском Раю Наслаждений, по мнению Ратмира, были путешествия. Всю свою жизнь он мечтал увидеть свет. А теперь у него для этого была целая вечность. Те, кто думают, что вечности для такого дела слишком много, сильно заблуждаются. Ведь мир безостановочно меняется. Там, где ты был всего 10 лет назад, сейчас все по-другому. И эти метаморфозы тоже хочется наблюдать.
У Ратмира появилось множество друзей. Но самым крепким стал Ждан. О нем было известно только то, что он жил в XV веке. Однако парнем он был любознательным, внимательно наблюдал за развитием событий на земле, и неудивительно, что к моменту смерти Ратмира, он знал о мире в сотни раз больше оного. Их дружба быстро сложилась и еще быстрее крепла. У них было много общего. Ждан знал неимоверно много буквально обо всем и был крайне интересным собеседником. Вместе они уже побывали в Индокитае, Океании и таких местах, о которых Ратмир, будучи Антоном, и не знал вовсе. Однако в последнее время Ждан несколько отошел от путешествий на Землю, так как получил какое-то задание от Старейшины и всецело занялся его исполнением. И вот уже второй год Ратмир путешествовал в одиночку.
Он, еще будучи с напарником, начал изучать Восточную Европу. И теперь уже неделю Ратмир крутился по Варшаве и ее окрестностям. Ему многое нравилось – архитектура, люди, какая-то самобытная старина. Как в Новгороде. Только дорог много. Но это, видимо, непривычно лишь для русского глаза. Призрак (именно так назывались души во время путешествий) медленно перебирался на восток, заходя в попутные города и на выходные возвращаясь домой (потому что, как говорит Старейшина, иметь корни – одно из самых больших наслаждений). Через три дня после Варшавы он добрался до Ольштына. Там-то все и началось.

Ратмир уже знал, что почти в каждом польском городе есть Стары Място – древняя часть города, обычно ухоженная на радость туристам. Прогуливаясь по центральной улице этого района и по привычке глазея по сторонам, призрак заметил за столиком в кафе, окнами выходящего на улицу, симпатичную девушку. Бывают такие типы лица, которые описать практически невозможно. А если попытаться, то получаются какие-то криминальные словесные портреты. Но в целом такое лицо выглядит замечательно, а если в нем еще есть и изюминка (а у девушки она, несомненно, была), то получается вообще прекрасно. Но Ратмир, ни разу не познавший при жизни любви к женщине (просто он не успел ее найти), охарактеризовал ее лицо как симпатичное. И ничего бы в этой девушке не привлекло его, если бы она ему не улыбнулась. Поначалу Ратмир подумал, что это опять обман зрения. Такое уже бывало, когда живые смотрят сквозь призраков на кого-то, а у призраков создается впечатление, что смотрят на них. Поэтому, не особенно волнуясь, Ратмир обернулся. За ним никого не было. Он в испуге посмотрел на девушку. Та смеялась. Совершенно очевидно, что над его действиями и, вероятно, над глупым выражением его лица.
Первая мысль была убежать. Потом, подключив рассудок, призрак подумал, что, возможно девушка тоже мертва. И стал всматриваться в ее одежду, надеясь отыскать отличительную метку обитателей того света. Обычно призраков можно выделить из толпы и без помощи метки – сквозь них проходят. Но здесь не было толпы и… о Боже! Она пила! Призраки не могут пить! Не осталось никаких сомнений, что девушка живее всех живых и видит его, призрака по имени Ратмир, которого по определению видеть нельзя.
Тем временем виновница нарушения душевного спокойствия души (каламбур-с) собрала свои вещи, вышла из кафе и, кто бы мог подумать, направилась прямиком к Ратмиру.
- Привет! – сказала она, подойдя. Хорошо, что Ратмир успел выучить польский, а то бы выглядел полнейшим дураком, полнее, чем сейчас. – Ну, что пан молчит и смотрит на меня, как баран на новые ворота? Скажи что-нибудь!
- П-привет, - сдавленным голосом ответил призрак.
- Я Анка, - и полька протянула руку.
Сейчас он пожмет ее ладошку, точнее попытается пожать. Его длань пройдет сквозь ее, и прекрасное наваждение рассыплется, как карточный домик.
Он пожал ее руку. И ощутил теплоту ее тела, мягкость кожи, все то, чего не чувствовал с тех пор, как умер. Друг для друга призраки осязаемы. При прикосновениях они чувствуют то же самое, что чувствуют живые, касаясь друг друга. Но здесь, и Ратмир понимал это, произошло соприкосновение энергий – его, свободной, и ее, замкнутой в теле.
- Я Ратмир.
- Какое странное имя. Почему не Казимир? – наивно спросила она.
- Это русское имя.
- А почему у тебя русское имя?
- Потому что я – русский.
- Как странно! Ты так чисто говоришь по-польски!
-Я учился в хорошей школе.
- Я живу в пригороде Ольштына. Проводи меня на вокзал, на автобус.
Ратмир замечал, что пока они прогуливаются мерным шагом и так ненавязчиво беседуют, люди вокруг озираются на Анку. Со стороны она говорила сама с собой. Вдобавок, про каких-то русских.
- Ты из Москвы?
- Нет, из такого города, который ты не знаешь.
- Я хорошо знаю географию!
- Не настолько.
- Фу, какой ты вредный!
Ратмир решил перейти к вопросу, который его занимал больше всего. Тем более что они выходили со Стары Място на шумную улицу, где на говорящую саму с собой девушку не будут кидать таких странных взглядов.
- Почему ты обратила на меня внимание? Ты так знакомишься со всеми молодыми людьми?
- Нет, что ты. Просто в пане есть что-то неземное. Я сама не знаю, почему веду себя так, как сейчас. Я чувствую что, от тебя что-то исходит. Вообще, я никогда себя так не вела. Всегда считала такое поведение вульгарным – чтобы пани сама знакомилась с молодым человеком… Но я не жалею.
Ратмир вздохнул.
Так они брели около получаса, без устали болтая на различные темы. Видя, что Анке наплевать на недоумевающие взгляды прохожих, призрак раскрепостился, и язык развязался сам собой. Он и не заметил, как они оказались на вокзале.
- Подожди здесь. Я куплю билет, - пани скрылась за дверями вокзала.
«Домой!» - немедленно подумал Ратмир и оказался на берегу моря, того, что в двух верстах от общины. Не раздеваясь, он занырнул.

Еще несколько дней голова была в сумбуре. Мысли напоминали таежный гнус – такие же мелкие и так же много. Наконец, несколько успокоившись, Ратмир решил побеседовать со старейшиной. Мирослав очень мудрый человек, он сумеет все объяснить. Бывший генерал почесал затылок (опять-таки наслаждение):
- Говоришь, она тебя видела, а остальные нет? Мда-а… Странно. Вообще-то это невозможно.
- Спасибо. Теперь все понятно.
- Не ерничай, - Мирослав поглаживал бороду. – Между нами говоря, это какой-то нонсенс. Но я ничего плохого или опасного в этом не вижу. Тем более, ты у нас одинокий… Они полулежали на стоге сена, предназначенном для наблюдения за звездами (не для науки, а так – для наслаждения). Ратмир встал, начал не спеша прохаживаться вокруг старейшины.
- Так что же делать?
Вместо ответа генерал подозвал его жестом и указал куда-то на небо.
- Видишь ту звезду?
Ратмир проследил за направлением руки наставника и увидел яркую голубую точку, явно выделяющуюся среди скопа остальных светил.
- Вижу.
- Представь себе прямую, которая проходит через нее и нашу Землю.
«Заговорился генерал, - подумал возмутитель загробного порядка. – Какая же мы Земля? Мы же на небесах…». Но поправлять не стал.
- Ну, представил.
-…Даже нет, не через Землю, а через нашу галактику. Представь себе, что где-то на этой прямой есть еще одна звезда. Такая же красивая. Но сейчас они друг другу не видны – между ними спиралевидное пятно, называемое Млечным Путем. И при таких расстояниях его движение – в сущности, пустяк и видимости не улучшает. Ну, а Вселенная штука фундаментальная. Не скоро две звезды увидят друг друга.
- К чему это? – не выдержал Ратмир.
- Это к тому, - терпеливо продолжал Мирослав, - что разуму человеческому свойственно рационализировать все, что его окружает. Искать объяснение всему, вместо того, чтобы воспользоваться и насладиться чудесами. Я тебе пример привожу, ты слушай. В один прекрасный момент что-то происходит во Вселенной. По необъяснимой воле Бога, галактика перемещается на другое место и… они видят друг друга. А теперь подумай, Ратмир, что, может быть, и нет-то звезд этих давно. Просто остался их свет… или, может, одной нет, а другая есть. Неважно это.
Ратмир затаил дыхание.
- Важно, что сейчас, в настоящий данный момент, они друг для друга есть. Ты меня понял?
- Кажется, да. Спасибо.
Еще раз взглянув на мерцающую голубую точку, призрак по имени Ратмир решил исследовать Ольштын и его окрестности подробнее.

Их вторая встреча произошла случайно. Хотя чего кривить душой – насколько случайно Ратмир решил избрать целью своего путешествия Стары Място Ольштына, настолько же случайно Анка третий день сидела в том же кафе за тем же столиком.
Увидев его, она выскочила наружу, даже не забрав вещи.
- Ну ты нахал! Уходишь по-английски, а называешься русским! – начала полька, - Я третий день уже сижу в этом кафе в надежде встретить загадочного Ратмира, а он…
- Здесь, - перебил ее призрак. – Привет.
- Привет. Где ты был?
- Дома.
- А где это? А, впрочем… - недоговорила Анка, - пойдем внутрь.
Кафе было на редкость уютным. Мало народу. Равнодушные до посетителей официантки (а это было очень важно, если учесть, что со стороны спутница русского – шизофреничка). Еще у порога Ратмир предупредил, что он ничего не будет, поэтому, сев за столик, меню открывать не стал (да и как бы он его открыл, бестелесный). Он совершенно не имел представления о том, как себя вести с Анкой. Сказать ей сразу, кто он есть? Или подождать немного? Пока сама поймет. Если, например, предложит ему пододвинуться к столу поближе. На призраков не действует сила тяжести, так что Ратмир просто стоял, согнув ноги, имитируя сидение.
- Откуда ты? – она подперла голову, как будто приготовилась к долгому рассказу.
- Э-э… Это очень долгая история.
- А разве мы спешим? – И Анка придвинулась и наклонилась, изображая интерес. Впрочем, действительно интересно.
Стараясь быть в выражениях как можно более абстрактным, Ратмир рассказал немного о своем родном городе, не упоминая его названия, и о месте, где он живет сейчас, не упоминая его месторасположения. Призрак пытался говорить, как можно больше, чтобы Анка молчала и не привлекала недоуменных взглядов других посетителей. День прошел хорошо. Встреча удалась.

Следующая тоже.

Им было хорошо. Только однажды произошел неприятный эпизод, когда Ратмир ночью отправился посмотреть на Ниагарский водопад и, запутавшись с часовыми поясами, не пришел на встречу к Анке. То есть он пришел, но это уже был другой день. В то же кафе. Где его ожидала полька и скандал.
- Так откуда ты, говоришь? С небес, что ли, спустился? Может, ты мой личный русский ангел? – Анка встала, гневно посмотрела на Ратмира. – Издеваться вздумал? Думаешь, если девушка к тебе подошла сама, так можно с ней попробовать новые русские шуточки?! А что если я влюбилась с первого взгляда? Об этом ты не подумал? Нужно обязательно наплевать в душу, да? Первый раз исчез, будто видение было… Я тут мучилась три дня… Молодец! У тебя получилось охмурить меня загадочностью. Только, знаешь…
Лицо Ратмира сделалось таким жалким и беспомощным, что полька запнулась. Плотина была прорвана – первый раз прозвучало слово любовь. Анка повернулась к барной стойке и подозвала официантку, которая с нескрываемым интересом наблюдала последние минуты за сумасшедшей пани.
- Водки. Я хочу выпить со своим русским возлюбленным по-русски.
Официантка, потупив глаза, уточнила:
- Две стопки?
Анка непонимающе на нее посмотрела. Потом раздраженно махнула рукой:
- Ладно, несите лучше счет.
Тем временем «русский возлюбленный» почувствовал неостановимый приступ паники и не нашел ничего лучше как…
«Домой!»
Он забежал в море, нырнул с головой и, уже под водой, подумал:
«Обратно!»


- Шустрый ты! – Анка взяла его под руку. – Я и не заметила, как ты выскочил на улицу. Слушай… - Она повернулась к нему, в глазах сверкнули искорки. – Ты же меня хорошо знаешь? – Ратмир, не задумываясь, кивнул. А, что? Чистая правда! – Ну, вот. И я тебя хорошо знаю. Но хочу узнавать тебя лучше каждый день. Давай поженимся?
- Польский юмор? – призрак оглянулся по сторонам. Никто, кажется, не обращает внимания на них. То есть, на нее.
- Нет, я серьезно. Познакомишься с моими родителями. Я маме уже про тебя рассказывала. Ратмир удивленно на нее взглянул:
- Но ты же видела меня всего пару раз! Анка удостоила его не менее удивленным взглядом:
- Ну и что? На самом деле, я знаю тебя с рождения. Просто ни разу не встречала. Но, как только встретила, сразу узнала, иначе не подошла бы. Ну так что, женимся?
Призрак замялся.
- Понимаешь… есть некоторые трудности… Давай, обсудим это завтра.
Полька пожала плечами.
- Как знаешь. Если ты насчет того, что ты русский, то не переживай – у меня дед работает в МИДе. Он все организует.
Как и в первый раз, вокзал подкрался незаметно.
- Точно завтра?
Ратмир кивнул.
- На том же месте в тот же час, - и пояснил. - Это строчка из русской песни.

Вечером он зашел к Ждану. Вообще-то, застать его Ратмир не надеялся, но просто бродил в тех краях и подумал, почему бы не проведать старого друга, вдруг он закончил уже свои дела? «Определенно, сегодня день сюрпризов» - мелькнуло в голове, когда свет в комнате друга оказался зажженным.
Путешественник постучался. Внутри послышались шаги, дверь привычно скрипнула, но на пороге стоял не Ждан. Это была красивая статная женщина с большими глазами, румяными щеками, длинной косой и в старинном сарафане.
- А где Ждан?
Из комнаты, следующей за горницей, послышался знакомый голос:
- О-о! Где ж ты был все это время?
В прихожей появился старый знакомец.
- Проходи, дорогой! Светлана, это Ратмир, мой крепкий друг. Женщина слегка поклонилась и посторонилась. Гость вошел и сразу же попал в железные объятия хозяина.
- Эх, Ратмирушка, счастливый я теперь! Нашел свою половинку, свою родственную душу… Всю жизнь искал, так и не нашел. А теперь вот, отыскалась она. Светой зовут. Они присели за большой деревянный стол на кухне. Светлана стала резать хлеб, стараясь не привлекать внимания.
- Я думал, ты выполняешь какое-то поручение Мирослава…
Ждан махнул рукой. С лица его не сходила счастливая улыбка.
- Это я его попросил так говорить. А на самом деле, я искал ее. Множество общин объехал. Всякое видел…
- И где нашел?
Старый друг хитро прищурился.
- На Луне.
В глазах Ратмира застыл вопрос. Но Ждан добавил лишь:
- Потом поймешь.
Старый друг рассказал о других общинах; о том, как там живут люди; о том, как нашел Светлану. Оказывается в одном поселении на севере (в Раю географии нет, но есть климат) существует божественная компьютерная база, где учтены обитатели всех Раев, их характеры, предпочтения, привычки… В общем, можно найти свою половину. Света оказалась на Луне (Ждан опять подмигнул и не стал отвечать на немой вопрос Ратмира)… А ошибки, говорит, быть не может – мол, база та божественная и не мозгом машинным думает, а интуицией и предлагает то, что именно для тебя.
Глядя на счастливое лицо приятеля, Ратмир взгрустнул. Ждан был счастлив (это вдобавок к тому, что еще и получал наслаждения, по определению Рая), захотелось того же. «Что ж, к родителям, так к родителям» - подумалось несчастному призраку, и, оставив новоиспеченную семью, он пошел домой, чтобы догрустить печаль и отдохнуть от впечатлений.

Это был небольшой хуторок, состоящий всего из нескольких домов. Архитектура была немецкая (Ратмир в этом уже разбирался). В одном доме жило три-четыре семьи. Ну, разумеется, независимо друг от друга. Индивидуализм, знаете ли…
Среди четырех дверей, украшавших фасад здания, в котором жила Анка с родителями, ее выделялась обилием горшков с цветами, которые стояли прямо на улице, вдоль дорожки, ведущей к двери.
Скрипнули петли, и на пороге появилась женщина, очень похожая на Анку. Вернее, Анка была похожа на свою мать.
- Привет, а где твой русский возлюбленный?
«Ну, сейчас будет…» - подумал Ратмир.
Девушка изумленно взглянула на свою мать и немного обиженно произнесла:
- Да вот же он…
Мама смутилась, еще раз посмотрела на дочь.
- Я Олга. Очень приятно наконец-то познакомится с паном. Проходите.
Анка потянула Ратмира за руку, и они вошли в прихожую. Дом как дом. Олга пошла в другую комнату (видимо, перешептаться с мужем), поручив гостя дочке. Через минуту (Анка еще не успела снять обувь) Олга вернулась с мужем.
- Вот. Познакомься, Янек. Это Ратмир, русский возлюбленный нашей Анны.
Статный пан немного опустил голову в знак приветствия и, глядя на то место, где стоял призрак, но никак не на него, сказал:
- Добро пожаловать в наш дом.
- Спасибо, - пробормотал гость. Однако вряд ли его кто-нибудь услышал, кроме подруги. Все вместе они прошли в столовую, где уже был накрыт праздничный стол. Предупреждая неудобства, которые может вызвать прием пищи, Ратмир обратился к Анке:
- Знаешь, я совсем не голоден…
Та пожала плечами – мол, как знаешь. В России бы такой номер не прошел – хочешь не хочешь, а придется. Но здесь, слава Богу, не Россия.
Вся семья расселась за столом. Родители тревожно поглядывали на свое чадо, однако, беспокойства старались не выражать. Впрочем, как они не старались, Ратмир сразу все понял. И тоже не подавал виду.
Олга стала наливать суп.
- Анна, а откуда родом твой друг?
- Ратмир прекрасно говорит по-польски. Спроси его сама.
Мама посмотрела на стул, где сидел призрак. Но тот ясно видел, что взгляд проходит сквозь него.
- Откуда же вы родом, пан?
«Пан» откашлялся и тихо произнес:
- Я родился в городке Советск 18 мая 1981 года. Настоящее мое имя Антон Александрович Порфирьев. Будучи студентом, я получил путевку в Крым в студенческом профсоюзе. 15 августа 2004 года я утонул в Черном море. Когда я попал на небеса, я начал путешествовать, там так можно. Несколько лет я колесил по Европе, пока не оказался в Ольштыне, где встретил Вашу дочь. И полюбил ее. Сразу же, с первого взгляда. Такая вот моя история. И сейчас сидим тут с Вами, а Вы меня не видите и не слышите. Я существую только для Анки, а для всех остальных я привидение…
Пока он говорил свою речь, Олга и Янек пристально наблюдали за Анкой. Та же словно потеряла дар речи. Уставилась на стул, вперилась в него взглядом и молчит.
- Позвони доктору Бжезинскому, - еле слышно прошептала жена. Муж встал из-за стола и пошел выполнять поручение. На лице обоих родителей отражалась великая скорбь.
- Ратмир, что ты такое несешь? – Анка повернулась к матери. – Вы это слышали?
Вместо ответа Олга разрыдалась, закрыла лицо руками и, всхлипывая и дергая плечами, отрицательно помотала головой.
Янек вернулся в столовую.
- Доченька, ты себя не очень хорошо чувствуешь, - начал он. – Видимо, у тебя нервный срыв… или что-то в этом роде. Это лечится. Тебе необходимо показаться врачу. Доктор Бжезинский скоро прибудет… не бойся, мы с мамой ни за что тебя не оставим…
- Видишь? Меня нет.
Анка схватила тарелку и с силой бросила ее в Ратмира. Пролетев сквозь него, тарелка разбилась о стену.
- Исчезни, - с трудом прошептала девушка.
Ратмир исчез.

Два или три дня (он не знал точно сколько) продолжались душевные муки, а так как у духа ничего кроме души нет, то боль была особенно сильной.
Старейшина как-то рассказывал очень интересно о боли. Мол, ее, конечно, быть не должно в Раю, но это не так. Ведь грань между болью и наслаждением очень тонка (это уже где-то было…). Есть совершенно особый вид наслаждений (и садо-мазо здесь совершенно ни при чем). Когда проходит боль, человек, будь он телесный или бестелесный, испытывает именно эти наслаждения. Выздоровление после болезни и ощущения, связанные с ним, из той же породы. Поэтому в Раю Наслаждений боль есть. На первый взгляд может показаться, что боль – это привилегия тела. Однако это серьезное заблуждение. Вся боль вот здесь (на этих словах старейшина стучал себя указательным пальцем по голове). Боль – привилегия духа. И мы ее несем с собой на тот свет. Но, чтобы не превращать Рай в ад, существуют лекарства. Гораздо более действенные, чем земные, потому как на земле их люди делают, а здесь… И старейшина указывал вверх и строил гримасу типа «Ну вы меня поняли, да?» Это правда. Ратмир и сам видел эти лекарства и часто прибегал к их помощи. От земных их отличало не только качество, но и доступные названия, что для человека, далекого от медицины крайне важно. Например, таблетки от головной боли назывались «Таблетки от головной боли». Кроме того, были «Антипоносин», «Антизапорин», «Таблетки от нервных срывов» и прочее. На третий или четвертый день Ратмир окончательно решил, что без Анки ему жизни нет. И жизни после смерти тоже. У каждого старейшины был божественный компьютер с РайНетом. Там можно было получить информацию о своих родственниках и друзьях оставшихся там. К помощи именно такой сети и решил прибегнуть призрак.
Мирослав без лишних расспросов пустил Ратмира в дом и запустил машину. В поисковике влюбленный ввел:

«Моя Анка».

На мониторе засветился текст:
«Местонахождение – Варшавская Психиатрическая Клиника. Диагноз – шизофрения. Настоящий диагноз – душевные метания, сомнения в своем разуме…»
Дальше Ратмир не стал читать. Через несколько мгновений он шел по коридорам клиники. Сумасшедший дом, пожалуй, одно из самых странных изобретений человечества. В древности в нем не было необходимости – скажи, что Земля не стоит на трех китах и не плоская, а круглая, гореть тебе в костре и всего делов. Но с возрастом человечество стало гуманнее. И теперь скажи, что влюблена в человека, который умер четыре года назад, и что видишь его каждый день – дорога тебе сюда. Здесь для тебя прекрасная палата есть. Как, ты его видишь, а другие нет? Сумасшедшая. Отгородилась от реального мира (от такого прекрасного мира!), создала свой и живешь, наслаждаясь, в нем?! Нет, ты ненормальная. Такую надо изолировать от общества и лечить, пока не станешь такой, как все, нормальной.
Анка сидела, скукожившись, в углу и смотрела в одну точку, время от времени вытирая заплаканные глаза рукавом пижамы.
- Привет.
Она подняла глаза, и Ратмиру показалось, что на лице ее мелькнула едва заметная улыбка.
- Привет, Ратмир, - Анка шмыгнула носом. Получилось очень жалостливо. – Мне говорят, что тебя нет, что ты не существуешь. Будто бы ты плод моего больного воображения… Я уже тоже начинаю к этому склоняться.
- Нет, что ты, я существую… Только… не здесь. В другом месте. Там я вполне реальный… Я… - Ратмир так разволновался, что сбивался на каждом слове. – Я… не знаю, что произошло… что-то случилось… Ты не должна была меня увидеть тогда… в Стары Място… это…
Девушка не дослушала.
- Ты все еще меня любишь? Призрак яро закивал головой. Глаза его уже тоже были на мокром месте.
- Ну раз так, то я в тебя верю. Ты есть.
Ратмир встал на колени, так что оказался, наконец, на одном уровне с сидящей Анкой.
- Любимая… родная моя… отрекись… - он схватил ее руку в свою. – Тебя отсюда никогда не выпустят… скажи им, что меня нет… и тебя выпишут, а потом мы будем встречаться, как всегда. Будем вместе…
- Ратмир, ты забыл, что ты не существуешь в этом мире… мы не сможем встречаться, как нормальные люди. Так что мое место среди ненормальных. Это во-первых. А во-вторых, я от своей веры не отрекусь. Вот ты сидишь передо мной. Моя ладонь в твоей. Я чувствую тебя. Я тебя осязаю. Ты есть. И ты меня любишь….
- Да-да, очень…
- … и я тебя люблю.
Ратмир сидел, опустив голову. В его мертвых ладонях теплилась живая ладонь его живой возлюбленной. И он для нее существует. И плевала она на всех и на вся, кто бы ей что ни говорил.
Они так долго сидели. Наконец, тишина была нарушена.
- А как там, на небесах?
Призрак взглянул на Анку. Лицо ее выглядело вполне спокойным даже, пожалуй, счастливым и умиротворенным.
- О, на небесах прекрасно! Оказывается на небесах, не один Рай…
И он начал рассказывать…

Он появлялся каждый день. Каждый день брал ее ладонь в свои руки. И они говорили. Они много говорили. Буквально обо всем. И им было хорошо. А когда ему приходило время возвращаться обратно, он нежно целовал ее теплую руку, припадал губами к ее мягкой коже…
… потом к ее слегка погрубевшей коже…
… потом к ее коже, которая стала похожа на жесткие плёночки, прикрывающие ее белую сущность…
… наконец, к ее шершавой коже… которую он так любил.
Руки той, которая в него так верила.

А однажды ладонь оказалась холодной. Ратмир огляделся в надежде увидеть душу, но палата была пуста. Тогда он подумал: «К Небесному Клерку!», и оказался в знакомом коридоре, в котором, как обычно, было людно. Но среди всех этих незнакомых лиц не было одного, знакомого. А в кабинет так просто не зайти.
«Домой».
Море, как всегда, было приветливо. Иногда, правда, бывали штормы (ведь это такое наслаждение - смотреть на большие волны и ощущать соленый запах, который они несут на берег), но не днем.
Ратмир с разбегу нырнул. И долго-долго плавал. Потом мокрый брел к своему дому, стараясь ни о чем не думать. Солнце высушивало капельки, которыми был покрыт призрак.
Он отворил дверь своего дома и, зайдя в комнату, увидел Анку, такую, какой он ее встретил в первый раз. Она сидела в кресле. Точнее полулежала, перекинув ноги через рукоятки. И читала книгу. Увидев, как он вошел, она отложила книгу и сказала:
- Знаешь, любимый, я всегда мечтала побывать в Гималаях…

Все. Здесь ставим точку. У них впереди целая вечность... Ну, если не вечность, то уж полвечности точно. За сим прощаюсь – у меня впереди еще множество астральных путешествий.

Песня 3, в которой, окончательно
смываются границы реального.

Новогодняя сказка
-1-

Все началось той ночью – 31-го декабря. Было около половины двенадцатого, поэтому на улицах было мало народу – все ютились по своим квартиркам, готовили шампанское и наворачивали оливье с мандаринами. Только я мерз на автобусной остановке под промозглым снежным дождем, неистово ругая погоду. Нет, я не собирался никуда ехать – я ждал. С надеждой вглядывался вдаль, пытаясь уловить взглядом на горизонте оранжевые шашечки такси. Горизонт был пуст – ничего кроме мокрой белой пелены.
Витрина круглосуточного ларька заманчиво выставляла свои сексуальные места – полки с пивом. Мною овладело непреодолимое желание прильнуть к ним, водить пальцами по гладкой поверхности бутылки, наконец, в страстном поцелуе прижаться к ее горлышку и по капле высосать ее содержимое. Я не удержался, подошел к ларьку, этому недоношенному ребенку перестройки, и постучался в маленькое запотевшее окошко.
- Эй! Есть кто?
Внутри послышалось нетрезвое бормотание. Окошко открылось.
- Ну?
- Мне пива. «Хольстен» светлый.
- Двадцать рублей, – продавец, полный мужчина с рыжей бородой и красным носом, нагнулся за пивом, просунул бутылку в окошко, внимательно посмотрел на меня и спросил:
– А ты что домой не идешь? Уж и нет никого на улице. Чего ждешь-то?
- Девушку жду, – ответил я.
- А-а, ну это святое. Только кажется мне, что если она и приедет, то только в следующем году… Хе-хе…
Я молча отвернулся, отошел от ларька и опять погрузился в изучение горизонта. На часах было без двадцати Новый Год. Я начинал нервничать: а вдруг продавец прав, и она не приедет? А вдруг с ней что-нибудь случилось, и я встречу новый год под противным снегодождем в печальном одиночестве с бутылкой пива? Мне стало так жалко себя, я почувствовал себя таким одиноким…
В самый разгар тоскливых мыслей вдалеке мелькнули автомобильные фары и… мне не показалось – шашечки! Это такси! Это точно она! Ур-ра!!!
123-й «Мерседес» плавно остановился напротив меня, задняя дверь открылась и… оттуда, кряхтя, неуклюже вылез Дед Мороз с огромным мешком. Я замер в изумлении. Такси отъехало, и человек в костюме главного героя моего детства в нерешительности остановился, оглядываясь по сторонам. Я кашлянул, набираясь храбрости, и сказал:
- По-моему, вы немного опоздали на вызов.
Человек развернулся. «Надо же, до чего хороший типаж!» – отметил я про себя. Сразу видно – солидный волшебник, от него прямо-таки исходят флюиды праздника. Не то, что эти мягкотелые Санта-Клаусы в дурацких колпаках.
- Да нет, – пробасил Дед. – Я как раз таки успел. А то уж думал, что не застану тебя.
Я немного опешил.
- Если это шутка, то неудачная. Я Деда Мороза не заказывал. И вообще, шли бы вы работать…
Наглый актеришка (наверняка пьяный) засмеялся бархатным театральным смехом.
- А ты, что же, в меня не веришь?
- Сомневаюсь, чтобы Дед Мороз разъезжал на такси, - парировал я.
- Ничего удивительного, я сам в себя иногда не верю.
Этот пьяный идиот определенно начинал меня раздражать.
- Слушайте, шли бы вы своей дорогой!
Вместо того чтобы немедленно удалиться, самозванец достал из кармана длиннополого пальто пачку «Беломора» и спички. Поставил мешок на землю. Зажал длинный посох под мышкой. Снял одну за другой варежки и протянул мне:
- Подержи, пожалуйста, я прикурю.
Я готов был сделать все, чтобы избавиться от неприятного собеседника.
- Хорошо, только быстрее.
Прикурить этому алкашу удалось только с пятой спички. Когда, наконец, папироса терпко задымилась, он облокотился на посох и, сладко затянувшись, произнес, показывая на варежки:
- Держи-держи. В них курить никакой возможности нет, - выпустил облако дыма. – А невесту ты свою не жди. Не приедет она. Напилась так, что никак не встать ей.
Я взбеленился:
- Да, что вы себе позволяете, в конце концов! – но потом вдруг опомнился. – А откуда вы знаете, кого я жду? Это она вас послала, да?
- Не совсем, – тут крупная мокрая снежинка упала не его папиросу, и та потухла – Нет, ну как тебе это нравится?! Давай под крышу встанем.
Я послушно последовал за ним под разбитую остановку, потерявшую все кроме крыши. Уж больно интересно, что это мне Любочка приготовила такое. А может она сама в мешке прячется? То-то подарок был бы!
Внимательно посмотрев на мешок, я убедился, что человеку там не спрятаться незаметно – да и когда бы она туда залезла? Не в машине же. На меня снова напала подозрительность:
- И все-таки, кто вы такой? И откуда знаете про мою невесту?
Дед Мороз, поглощенный процессом прикуривания, оторвался на секунду от него и серьезно посмотрел мне в глаза:
- Такая уж моя работа – знать все. Ты обо мне пока не думай – взгляни лучше на часы и пораскинь мозгами, чего в Новом Году хочешь.
О ужас! Через две минуты полночь! А это значит, что Новый Год я встречу не в своей уютной квартире, а на улице под сырой снежной кашей, и вместо моей любимой, рядом со мной какой-то шизофреник в костюме Деда Мороза, воняющий дешевым табаком. Все пропало! Я конченый неудачник…
От досады я чуть не заплакал. Видимо это как-то отразилось на моем лице, потому что новый знакомый участливо покачал головой и сказал:
- На самом деле, все не так плохо. Ты лучше подумай, чего хочешь сейчас больше всего на свете…
- Что тут думать – Любу хочу!
- Нет, это тебе сий момент надо, а что ты в жизни больше всего хочешь?
Я почесал затылок.
- Жениться на своей любви, жить с ней долго и счастливо и умереть в один день. Вот!
Дед Мороз (наверно, все-таки так его называть сподручней) выпустил кольцо дыма в форме сердечка и хитро прищурился.
- Ну, считай! Раз!.. – и он ударил посохом о землю – Два!..
Я посмотрел на часы. Надо же, как он точно угадал, когда считать – а мои часы точно по Курантам настроены.
- Три!..
А, что уж там! Не пропадать же хорошему празднику - и я стал вторить Деду Морозу:
- Четыре!..
С двенадцатым ударом посоха о землю мы дружно закричали «ура» и в каком-то чудесном порыве обнялись.
- С Новым Годом!
- С новым счастьем!
- Ур-р-ра-а!!!
- Айда за шампанским!
- А у меня все есть!
Из огромного красного мешка к моему неописуемому удивлению появились: складной столик, два складных стульчика, две бутылки шампанского, два стаканчика, мешочек с мандаринами и коробка шоколадных конфет.
Все еще не оправившись от потрясения, я открыл первую бутылку и разлил шипучую сладкую жидкость в стаканы. Все это время дед балагурил, рассказывал какие-то забавные байки, анекдоты еще много чего интересного. Подняв первый бокал (если можно так назвать пластиковый эквивалент), он торжественно произнес:
- Ну, за исполнение желаний! – и залпом выпил шампанское. Я последовал его примеру.
Так мы просидели всю ночь. Холода я уже не замечал – зато давало о себе знать шампанское. Бутылки появлялись одна за другой из бездонного мешка незнакомца. Как я оказался в своей кровати – я не помню.

* * *

Первое, что я услышал в новом году, была трель дверного звонка. С трудом разлепив сонные глаза, я сел на кровати. Сделал я это так резко, что голова, видимо, в следствие каких-то физических процессов (сила тяжести увеличилась или инерция, уж не знаю…) отозвалась такой болью, что я застонал.
Звонок не умолкал, причиняя дополнительные страдания.
- Иду, иду… - крикнул я, и сам поразился своему голосу. Даже после финала по футболу он был в лучшем состоянии.
Нащупав ногами тапочки, я побрел к двери. Мимоходом я взглянул на настенные часы в коридоре. Четыре часа дня – о боже!
- Кто там?
Из-за двери послышался нежный девичий голос:
- Доставка пиццы!
- Я не заказывал никакой пиццы! – ответил я и посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояла девушка с очень интересным лицом и выпирающим бюстом (да-да, я тоже мужчина!) А платье было… - Снегурочка! Опять!
Как же мне везет на ряженых в последнее время! Правду люди говорят – как Новый Год встретишь, так его и проведешь. Тем не менее, я открыл.
Однако! Я бы ничего не ел, кроме пиццы, если бы каждый раз ее доставляли такие Снегурочки.
-Я ничего не заказывал, – произнес я, чтобы нарушить становившееся неловким молчание.
- Подержите, – сказала курьерша, сунула мне в руки три коробки с пиццей и достала из кармана пальто бумажку – Улица Братская, дом пять, квартира восемнадцать… Так?
И глянула на меня как-то странно. Тогда я вспомнил, что на мне кроме тапочек надеты только семейные трусы. Я почувствовал, как наливаюсь краской.
- Подождите секунду… - и я побежал в комнату.
- Эй! А пиццу куда?
- Ну, пройдите в квартиру, - крикнул я из коридора и услышал ее прелестный смех.
Пока я, чертыхаясь, натягивал на себя джинсы, девушка что-то бормотала себе под нос. Я не слышал, что именно, но насторожился.
Когда я опять вышел в коридор, Снегурочка рассматривала картину, которую я повесил на самое видное место, как только купил.
- Нравится?
Девушка наморщила нос.
- Честно говоря, нет.
Вот тебе и раз! Такой красивый пейзажик, речушка там какая-то, и не понравился!
- А что именно… Прости, как тебя зовут?
- Надежда.
- Да. Так вот, Надежда, что именно тебе не понравилось?
- Здесь нет любви.
Пока я осмысливал сказанное, Надя достала из кармана какую-то круглую вещицу, похожую на баллончик дезодоранта. И не успел я опомниться, как необычайно мощная для такой маленькой штучки струя ударила мне в лицо. Не скажу, что это было неприятно. Похожий запах я чувствовал, когда поджег ароматическую палочку «Африканская фиалка». Так или иначе, я зажмурился.
- А вот теперь есть, - услышал я как будто сквозь стену.

-2-

Я осел на пол. Внутри я ощущал какую-то непонятную истому, которая буквально сводила меня с ума. Мое тело стало необычайно легким, как будто я плавал в воде. Я чувствовал запах цветов вокруг себя. В глазах у меня плавали радужные круги, причем настолько яркие, что я мог их разглядывать! До меня доносились звуки… кажется, леса. Да-да! Шелест листвы и завывание ветра. Внезапно я почувствовал чье-то прикосновение на своих губах. Мне захотелось обнять того, кто меня целовал. Я даже раскинул руки, чтобы так и сделать, но вместо этого взмыл в какую-то пустоту и стал парить в ней. При этом поцелуй не прекращался.
Я летел. Разноцветные круги в глазах сменились чем-то синим и глубоким. Вдруг я понял, что это – полуприкрытые глаза. Я почувствовал, что задыхаюсь. По-моему, мое тело даже исказили судороги, легкие пытались заглотнуть воздух, впрочем, это не доставляло никаких плохих ощущений. Боли я при этом не ощущал. Наоборот, какое-то невероятное удовольствие наполняло меня с каждым рывком легких. Как будто оно замещало воздух.
Когда, наконец, я понял, что воздуха не осталось, я лопнул. По крайней мере, мне так показалось. Из меня бурной лавиной истекало что-то эфемерное. Я каждой порой ощущал, как это «что-то» сочится из меня. Я испытывал небывалое блаженство. Мое тело перестало биться в конвульсиях, и я увидел, как нечто, что я испускал, стало постепенно обволакивать меня. Оно было белое. И я, окутанный этим, стал дышать. С каждым вздохом, я выплескивал все меньше белого блаженства. Но странное дело! Я оказался в какой-то оболочке с белыми непрозрачными стенками, которая после каждого выдоха увеличивалась. Что-то синее и глубокое растворилось в белом; вместе с этим прекратился поцелуй. Оболочка постоянно увеличивалась. Как я это определял, я не мог понять. Однако вскоре я точно знал, что верхнюю стенку я надул до высоты около трех метров. После этого нечто белое перестало расти и замерло.
Я лежал на полу и тупо пялился в белый потолок.
- Ну, как тебе теперь нравится твоя картина? – услышал я чей-то голос, и чьи-то руки перекрыли обзор потолка моим любимым пейзажиком.
Каково же было мое удивление, когда я совершенно ясно увидел всю неполноценность этой картинки. Она выглядела не лучше карикатуры. Ей явно не хватало колорита и объема. Она была плоской!
Я захотел это произнести, но вместо своего голоса услышал какой-то утробный стон. Вместе с ним из меня вылилась последняя капля блаженства, и я окончательно пришел в себя. Первое, что я трезво увидел, была ухмыляющаяся мордашка Снегурочки Нади. Но теперь это было не просто симпатичное личико – это был исполненный божественной красоты лик. Мне захотелось ударить себя по губам за то, что я в мыслях назвал его «мордашкой».
- Надежда, ты ли это?
Богиня улыбнулась:
- Я, любимый.
- Но что с тобой произошло? Или, вернее, что со мной случилось?
Она протянула мне руку.
- Встань, любимый.
Я поднялся.
- Что я вижу? Как все прекрасно!
И, правда – окружавшее меня наполнилось какой-то яркой красотой, невиданной доселе.
- Почти, любимый.
А то, что было дальше, уже не имеет особого значения. Дед Мороз выполнил свое обещание и исполнил мое желание. Со Снегурочкой-Надеждой мы поженились. И я ее полюбил. Не с первого взгляда, правда. Но со второго. Или с третьего? В общем, после волшебного баллончика с газом «Африканской фиалки». Мы прожили долго и счастливо, как в сказке, и умерли в один день. А вот в какой именно – этого я не знаю…

-3-

Из милицейской хроники:
«Два трупа были найдены первого января на автобусной остановке на улице Братской. Личности умерших пока установить не удалось. Следов насилия не обнаружено. Предполагаемая причина смерти – сильная алкогольная интоксикация или отравление».


Сторона 2, в которой поту- и посюстороннее
окончательно перемешивается.

INTRO

Teenage rises.
A. D.*

Позвольте дать вам небольшой совет. Следующая часть этой книги, сторона 2, рекомендуется для прослушивания… или прочитывания? не всем. Ее Лирическим Героем был каждый. Но один вспоминает об этом с улыбкой, а другой – со стыдом. Однако сути это не меняет – каждый, будучи подростком, считал, что вся вселенная в нем, и все задавались одними и теми же вопросами. Возможно, эти вопросы были наивными и глупыми, но это не значит, что теперь они не имеют места быть.
Так что, если вам становится плохо при одном упоминании о проблемах, которые занимали вас в этом возрасте, то лучше отложите эту книгу. Остановитесь на первой части и не портите себе впечатление. Если же вы готовы опять с головой окунуться в свой teenage, неважно за какой целью – посмеяться ли или поностальгировать, и, может быть, даже по-новому ответить на старые вопросы, то тогда вперед.

* Людям в подростковом возрасте свойственно бунтовать (англ.)

Песня 1, в которой появляется
Лирический Герой.

Man on the Moon.

Он шел, одетый в джинсы, рубашку и ковбойскую шляпу, по дороге из желтого кирпича. Широкие, межпланетные души обгоняли его. Ведь на луне самое оживленное движение мертвых. Желтые горы опускали свои огромные черные тени на глубочайшие кратеры, из которых доносилось жалобное пение душ, заблудившихся и потерявших свое предназначение. А он шел по дороге из желтого кирпича влекомый одной целью: найти ее - свою половину, свою любовь, свою родственную душу...
Воздух обжигающим холодом резал горло и лёгкие и потому был прекрасен и вкусен как всё новое и неизведанное. Дорога то расширялась, то сужалась. Местами кирпич отливал золотом, ближе к обочине приобретал отвратительно падальный окрас. Дорога была похожа на собаку - сверху лоснящаяся от чистоты, снизу вонючая и заляпанная грязью, бегущая то вправо за исхудавшим голубем, то влево, чтобы помочиться на ближайшее дерево.
Часто он думал о том, что он зря живой. Мертвым легче. Их ничто не ограничивает. Они сами - ничто. Им нет нужды спать, есть, оправляться, они не закованы в нелепую телесную оболочку, которая в свою очередь закована в еще более нелепые джинсы, рубашку и шляпу. Они могут быть там, где хотят, но почему-то чаще хотят быть там, где могут. Потому что они знают – то, что ты можешь сделать, может сделать тебя счастливым.
Иногда он думал об окружающем его мире. Но это было редко. Ведь в основном он не замечал этого самого мира. Ведь он не просто бродяга, он ищет свою половину, свою любовь, свою родственную душу...
Бывало, что он останавливался где-нибудь для отдыха. Таких мест на луне много. Это мог быть склон невысокого остывшего вулканчика или обрыв в глубокий кратер. Можно было сесть, свесив ноги, есть и слушать жалобные песни потерявшихся душ, рассказывающих о своей злосчастной судьбе. Однако больше остального его привлекали небольшие забегаловки вдоль дороги. Привлекали потому, что от них, блеклых и однообразных, в памяти ничего не оставалось. Это не тяжелило. Правда, одно происшествие он забыть не мог. Это случилось, когда одна, не вписавшаяся в крутой поворот дороги душа, вылетела из общего потока и по инерции залетела в кафе. Как раз за тот столик, где сидел он. Душа вежливо поздоровалась. Он ответил скромным кивком. Он знал, что разговоры с межпланетными душами никогда не забываются и поэтому старался не спровоцировать беседу. Но было поздно.
- Не подскажет ли мне почтенный странник, который сейчас год? - спросила душа.
Он не знал, поэтому промолчал.
- Дело в том, - продолжала невольная собеседница - что я совершенно не ожидала здесь этого поворота. Буквально пару веков назад его здесь не было.
- Я здесь впервые, - тихо сказал он. - Возможно, конструкторы сделали его недавно.
- Конструкторы... - и душа усмехнулась. - Конструкторы дорог те, кто по ним ходит. Если появится необходимость или хотя бы желание свернуть, то свернет и дорога. Плохо, что желание это должно быть исключительно коллективным. Столько условностей... Ну, ладно. Мне пора лететь, а иначе заблужусь.
- А куда Вы летите?
- Как это куда? - удивилась душа и стала подниматься в воздух. - Туда, куда хочу...
- А где это?.. - но ответа он уже не услышал. Душа исчезла в общем потоке.
После этого случая, прошло, наверно, больше шестидесяти лет. А он всё это время шел по дороге из желтого кирпича, огибая вместе с ней лунные кратеры, спускаясь в лунные моря, вступая в черные тени желтых гор и выходя из них. Он искал свою половину, свою любовь, свою родственную душу... Ему казалось, что он почти нашёл её, когда умирал, лежа на отвратительной желто-падальной обочине. Он закрыл глаза и проснулся. "Ну, конечно! Как я раньше не догадался! Ведь Она там! И я могу там быть! И я ХОЧУ там быть!" И он легко впорхнул в общий поток межпланетных душ, оставив вечно тлеть под холодным солнцем немощное тело в джинсах, рубашке и с седой головой, покрытой обветшалой ковбойской шляпой...

Песня 2, в которой два мировоззрения
разговаривают.

Гора

Быстро и нелепо передвигая ногами, она взбиралась на вершину горы. Та была ступенчатой. Где-то достаточно пологая, где-то почти отвесная. Поэтому на некоторых участках Мошке хотелось задержаться хоть ненадолго, а о неко-торых даже не хотелось думать. Но отвесные стены были неизбежны.

* * *

Мошка была молодой и симпатичной девушкой. Среди черт её характера выделялись целеустремленность и упрямство. Она рано покинула отчий дом, рано стала самостоятельной, проводила своего парня в армию, изменила ему, рано нашла богатого мужа, который за каждый блик в её голубых глазах давал ей некоторую сумму. Так что стоило ей сверкнуть глазами и – денежки в кармане.
Но Мошке было этого мало. Она записалась в политическую партию и спонсировала её с помощью мужа. Вскоре стала вторым секретарём Центрального Комитета партии.
Незаметно пришла зрелость. Мошка сидела в Правительстве, попутно занимаясь бизнесом. Интерес для неё представляла тяжелая промышленность. Медленно, но очень уверенно Мошка подминала под себя всех мелких промышленников и как раз незадолго перед смертью своего мужа создала большой концерн. На его деятельность Мошка иногда заимствовала деньги из государственной казны, что не осталось незамеченным. Наконец, один журналист написал разоблачительную статью «Мошка Ивановна – деньги и власть» с прила-гающимися документами. Мошку арестовали и посадили в тюрьму. Концерн национализировали. Другой бы сложил руки, но только не Мошка. В тюрьме она написала книжку о жизни преуспевающей бизнес-леди, о её существовании в тюрьме. Книжка разошлась огромными тиражами среди домохозяек.
Выйдя на свободу, Мошка поняла, что далеко уже не так очаровательна и соблазнительна как раньше. «Но всё равно всё еще впереди» – говорила она себе. Гонорары от продажи книг пока давали средства к безбедному существованию.
Раз, гуляя по покоренной столице и спустившись в подземный переход, она увидала толпу, явно веселую. Толпа стояла кругом. Из центра круга, слышалась музыка, хорошая приятная музыка, сопровождающаяся неплохим вокалом. Каково же было удивление Мошки, когда она узнала в музыканте Глыбина, своего друга со школы… Ещё тогда в далёкой юности они часто выбирались на прогулки вдвоем, чтобы помечтать о своем будущем. Мошка хорошо помнила один их разговор в пончечной (она тогда его угощала). Она тогда убеждала это-го наивного романтика, что невозможно стать знаменитым музыкантом без музыкального образования. А он что-то толковал о том, что не слава ему нужна, а возможность заниматься любимым делом, пусть даже не за деньги. Он, мол, хочет нести людям радость своим творчеством. «М-да… - сказала тогда Мошка – Дурак ты, Глыбин». «Ну, а ты чего хочешь?» – спросил он. И Мошка выложила ему подробный план, как она хочет выучиться на экономиста, а потом по имеющемуся блату устроиться в крупную компанию, добиться там успеха, стать её президентом. В общем, быть сильной независимой женщиной. Кажется, он её ещё тогда обозвал девочкой-эмансипе. Теперь герой её воспоминаний сидел перед ней на трёх лежащих одна на другой автомобильных покрышках и пел что-то про солнце, любовь, разочарование и прочую романтическую чепуху. Зрители охотно кидали монеты в раскрытый футляр от гитары. Когда Глыбин дои-грал песню, послышались бурные овации, крики «Браво, Глыбин!» и «Давай ещё!». Видимо, народ собирался в большинстве своем постоянный, и успел перезнакомиться.
- Глыбин. – тихонько позвала Мошка. Тот поднял взгляд.
- Мошка? – потом оглядел её с ног до головы. – Или вас теперь надо называть по имени-отчеству?
- Не придуривайся. Пойдем попьём кофе. – предложила она и улыбну-лась.
- Не-ет. Лучше что-нибудь покрепче, а то несерьёзно как-то.
Мошка пожала плечами – мол, на твой выбор. Через полчаса они уже сидели в приличной забегаловке в центре.
- Ого, ну и цены. – приговаривал Глыбин, рассматривая меню.
- Угощаю. Я теперь богатая.
Глыбин несколько удивленно взглянул на неё:
- Я в курсе, – потом поразмыслил пару секунд – Тогда мне пятьдесят грамм «Абсолюта» и бутерброд с ветчиной.
Мошка сделала властный знак официантке. Та, видимо, узнала знамени-того человека, потому что подскочила в одну секунду. Сделав заказ, Мошка обратилась к другу:
- Ну, рассказывай, как докатился до такой жизни.
- Это я-то докатился?! Ты у нас, по-моему, главный зек страны, а не я. Это ты как опустилась до такого уровня? Поведай, будь добра.
Три часа пролетели, как минута. Глыбин, немного подвыпивши, рассказал, как поступал в музыкальный колледж, как ушел из него, как создал группу, да оказалось, чтобы пробиться, надо в постель лечь с продюсером-геем. Плюнул он, Глыбин, на это дело и пошел по миру с гитарой за плечами. Рассказывал, как всю Европу автостопом проехал, как на улицах Берлина, Парижа и Лиссабона русские песни пел – на еду зарабатывал. Рассказывал, как потом, вернувшись на Родину, в армию попал, да сразу в горячую точку записался – в Таджикистане два года на границе воевал. Страшно, говорит, было. Рассказывал, как жениться пробовал, как развелся через неделю. Связанным себя почувствовал. «А ты, - говорит, – не думай, что это я в переходе из бедности бренчу. Мне ж пенсии моей солдатской хватает. Это я для удовольствия людей окружающих и собственного играю». Мошке о себе много рассказывать не пришлось – любую газету возьми, полную биографию найдешь. Личность известная, имя всегда на слуху.
- Слушай, - спросил Глыбин, – а дальше-то что делать будешь? Вроде всё ты перепробовала. Богатая, известная стала. Книжку даже написала.
Тогда Мошка заказала себе водки и динамично напилась. Поздним вечером дотащил её Глыбин до дома, узнав адрес на визитке в её кошельке. Там же и деньги пришлось взять, чтоб расплатиться. В шикарном многоквартирном особняке музыкант отдал Мошку сторожу, а сам побрел на автобусную остановку.
Больше Мошка Глыбина не видела. Она ещё успела сняться в докумен-тальном фильме о самой себе, на три года стать послом в быстро развивающейся стране (жары не выдержала) и выступить свидетелем обвинения в деле ***ова, генерального прокурора, обвиненного во взяточнистве в особо крупных масштабах.
Наконец, она погибла от пули киллера.

* * *

Сейчас гора была пологой. Здесь Мошка задержалась, чтобы оглянуться назад, вниз. Её взору предстал потрясающий вид. Гора была похожа на гигантскую лестницу, начало которой терялось где-то в тумане. Мошка также не знала где конец этой лестницы, и сколько уже времени она по ней карабкается. Вообще, Мошка заметила, что время как-то потеряло свою значимость, и совершенно неважно, успеваешь ты или опаздываешь. Это чувство было ново и приятно, потому что всю свою жизнь Мошка старалась уложиться «к сроку». Ещё раз, взглянув вниз, Мошка продолжила восхождение. Быстро и нелепо передвигая ногами, она взбиралась теперь по отвесной стене. Вверх она не смотрела. Упасть не боялась. Этот страх почему-то исчез. Внезапно гора кончилась. Мошка оказалась на светлой лужайке приблизительно в шесть соток. В центре лу-жайки лежал Глыбин, руки его были закинуты за голову, во рту нехотя шевелилась травинка. Он не видел Мошку – его глаза были закрыты, а лицо устремлено навстречу ласковому солнцу. На голове Глыбина красовался венок из одуванчиков. Через какие-то мгновения он приподнялся и увидел Мошку. Улыбнулся своей белозубой улыбкой – ему было семнадцать. Опять. Мошка непроизвольно взглянула на свои руки. Они были молодыми, ногти розовые, не измученные лаком и растворителем, а натуральные. Она оглядела себя – альпинистский костюм превратился в лёгкий сарафан. И вся она – семнадцатилетняя.
Глыбин поднялся, подошел к ней, достал из-за спины венок из одуванчи-ков, водрузил его на голову Мошки (прекрасные белокурые волосы!), взял её за руку и повел туда, где недавно лежал.
Ты умер раньше меня?
Солнце щекотало спины.
Нет, позже. Намного позже…
Прохладный ветерок ласкал оголенные икры.
Тогда, как ты вскарабкался сюда раньше меня?
В воздухе витали душистые, но не утомляющие запахи.
А я и не карабкался…

Песня 3, в которой Лирических Героев
аж двое.

Немного нелепая Земля.

Две аквариумные рыбки
жарко спорят: машут лвниками,
пускают пузыри, муть
со дна поднимают…
Наконец, одна опускается
на дно, подумать.
Потом поднимается
ко второй и говорит:
- Ну, хорошо, если нет Бога,
то кто же воду в аквариуме меняет?

Вы слышали этот анекдот-притчу об Эйнштейне? Нет? Тогда специально для вас…
Умер Эйнштейн, великий ум человечества, и попал на небеса. Бог, не желая, чтобы такой ум загнил без работы, дал ему рассчитать Формулу Мира. Ровно три года (ничто по сравнению с вечностью) Альберт её решал. А по прошествии трёх лет заявил Богу:
- Ты знаешь, Бог, а у тебя здесь ошибка.
Бог виновато улыбнулся и ответил:
- Знаю…
Такая вот притча. Якобы создатель немножко ошибся, творя всё сущее. Скажу честно, не то чтобы я какой-нибудь живчик, но верю в это с трудом. Я гешефтов с церковью не имел, но и не называл себя царём природы. Я вообще не из породы кричащих «Янки, гоу хоум!», «Но пасаран!» или «Fuck UFO!» Мне романтика ближе…

* * *

Мое детство было достаточно безоблачным. Я одинаково хорошо помню, как помогал родителям с уборкой квартиры под «Кино» и «Наутилус Помпилиус», и как сидел у папы на коленях и смотрел на мирно происходящий развал моей страны. Сознательная моя жизнь началась в новом государстве со странным бессловесным гимном в условиях первобытно-общинного капитализма. Не знаю как кто, а моя семья аккуратно складывала непонятные черно-зеленые деньги в старую мамину косметичку, которую в свою очередь прятали за кровать.
Окончательно я сложился как личность как раз тогда, когда можно было смело сказать: «Без зеленой бумажки я букашка…» Окончил школу как полагается её окончить сыну интеллигентных родителей – на «пятерки». Ни на каком распутье при поступлении я не стоял – за меня уже всё давно решили, и я оказался в полувоенном техническом ВУЗе. Там я встретил свою первую настоящую любовь. С этого момента и начался для меня новый отсчет времени.

* * *

Рудольф всегда считал, что ему не повезло с именем. Да и с жизнью, вообще-то, тоже. Будучи человеком решительным и однозначным, он в честь этого пытался несколько раз покончить с собой. Но к счастью для своей любимой девушки неудачно.
- Будь добра, не терроризируй меня! – говорил он ей в середине очередной бурной ночи, чувствуя себя выжатым лимоном.
- Да ты мужик, в конце концов, или кто? – возмущалась ненасытная.
В таких случаях Рудольф уходил в ванную, там вставал под холодный душ и плакал. Его достало всё. Учеба, работа, семья, девушка-людоедка, друзья. Как он от всего этого устал! Хотелось одного – спокойствия. В шестнадцать лет он думал, что он вырастет, и оно само придет. В восемнадцать Рудольф надеялся, что устроится на работу, заработает денег и купит себе домик на побережье, где его никто не найдет. В двадцать он первый раз наложил на себя руки, ощутив безысходность. Это был обычный осенний день. Погода была, правда, чуть хуже, чем была до того. Это обстоятельство окончательно добило Рудольфа, и он пошел резать вены. Он почти умер, но его девушка, имевшая собственный набор ключей от его квартиры, пришла не вовремя и вызвала «скорую». Доктора откачали его.
Тогда же Рудольф первый раз серьёзно задумался о боге. Он лежал в коме сорок минут, но не видел ни яркого света, ни белого тоннеля. Он просто был поглощен пустой темнотой, не осознавая этого. Понял он это, придя в сознание. Тогда Рудольф стал страшиться смерти: нет никакой загробной жизни, есть простая биологическая смерть, после которой наступает великое Ничто. Это ужасало. Он начал пить.
Этот вечер Рудольф как обычно провел в головокружительной пьянке. Дорога домой лежала через центральный парк. Его девушка ушла ещё в середине вечеринки, обозвав его предварительно свиньей и пообещав проведать завтра. Так что идти через темный парк предстояло в пьяном одиночестве. Алкоголь действовал безотказно по одному и тому же сценарию: сначала весело, а как только остался один – настоящий ад в душе. Как раз сейчас огонь внутренней преисподней разгорался жарче.
Рудольф думал о своей никчемности и, что самое страшное, о своей беспомощности. Во рту появился соленый привкус, в желудке забродило. «Господи, опять я так напился… больше не буду так никогда… ни за что… ой, как плохо!..» Мысли путались в голове. Облокотившись на ствол ближайшего дерева, Рудольф неестественно запрокинул голову, направил взор на светлое пятно на небе (луна спряталась за серой пеленой) и крикнул в пустоту темного космоса:
- Господи! Господи, ты сейчас смеёшься надо мною или сидишь, обхватив голову?! Что я сделал такого? Почему я пью? Почему я пью без всяких на то причин? Скажи мне, кто же был таким грешником в моем роду, за кого я сейчас мучаюсь? – космос молчал. Это взбесило Рудольфа – Господи, ты последняя мразь в этой Вселенной!!! Я понял – тебя просто нет! Мразь! Что же ты не шлешь на меня молнии? Я же богохульствую!.. А… да что с тобой говорить, с ублюдком… Сказав это, Рудольф расстегнул ширинку и опорожнился на дерево, за которое держался.

* * *

Около двух месяцев я ухаживал за своей любовью. Ухаживал по полной программе: цветы дарил, песни для неё сочинял, на колени вставал как-то. В общем, весь набор… В конце концов, я решил, что пришло время приступать к решительным действиям. Предложил ей быть вместе. И получил сокрушительный отказ без права на амнистию. День я ходил в шоке. Потом стал потихоньку приходить в себя и влюбляться в неё ещё больше. Чем безнадежней была ситуация, тем жарче становилось чувство. В итоге я понял, что готов отдать жизнь за минуту обладания ею… От безысходности я начал пить.
Прошло некоторое время. Был конец ноября. Последние листья-камикадзе в прощальном полете падали с деревьев. У моего друга был день рождения. Там была она. И она заплетала косички какому-то длинноволосому ублюдку, пародии на благородных хиппи (за что боролись, миряне?). Тогда я познал всепоглощающую ревность. Хотелось убить обоих, а потом и самому что-нибудь с собой сделать. В тот вечер я здорово напился. Домой пошел один. Моя Любовь осталась там. Когда я вышел шатающейся походкой из подъезда, я очень громко крикнул в зудящую от алкоголя тишину нехорошее слово. Тотчас пошел дождь. Я встал на колени, давая возможность своим «вранглерам» вволю пообщаться с мокрым грязным асфальтом, сложил молитвенно руки и забормотал (как сейчас помню, хоть и пьян был):
- Господь мой! Будь ты Аллах, Христос, Будда или Кришна! Помоги мне, ради всего святого. Я готов что угодно сделать… Я просто хочу быть с Ней. День, час, хотя бы мгновение обладать ею. Это для меня было бы самое большое счастье, настоящее вселенское счастье. Господи! Боже мой! ПОМОГИ!!! Я тебе душу за это продам… - коленкам стало холодно и мокро. – Ладно, бог. Оставим этот разговор. Завтра я опять к тебе обращусь с этой же просьбой. И буду это делать каждый день, пока ты не сделаешь так.
Подъехал бело-голубой «уазик», и два молодых милиционера аккуратно меня в нем разместили. В ту ночь я ночевал в клетке.

* * *

У Рудольфа опять болел живот. Третий вечер подряд. Снова жгло и кипело, как в жерле вулкана. Если учесть, что Рудольф никогда не страдал дизбактериозом или изжогой, то это было странно. С той ночи в парке прошло семь дней. И никакая небесная кара за страшное богохульство еще не постигла его. С одной стороны это доказывало веру Рудольфа в отсутствие бога, с другой – внушало подозрения. Так или иначе, жизнь, какой бы она ни была, продолжалась.
Деятельность лениво разворачивалась. Учеба и работа никуда не исчезли. Девушка-вампир тоже. И хоть Рудольф понимал, что большие перемены происходят внутри человека (новая жизнь не начнется, если ты решил ее начать), он все же наметил в себе изменения. Перво-наперво, он побрился, постригся и перестал ежедневно пить. Эти не слишком важные и заметные для окружающих метаморфозы казались ему самому колоссальными. Это доставляло тупую радость. На некоторое время Рудольф забыл о своем конфликте с космосом – беспрестанные боли в животе не давали думать ему об этом.
- Доктор, помогите, пожалуйста. Болит очень, – и Рудольф жалостливо поглядел на врача.
- Ложись. Здесь больно? Здесь?.. Ага… - доктор сел за стол и стал что-то чирикать на пожелтевшем бланке. – Да у вас аппендикс воспалился, батенька… На операцию класть надо.
- Может, нервное?
- Может и так. Завтра приходите к обеду, – и человек в белом халате вручил Рудольфу бумажку, всю исписанную какими-то иероглифами. У всех врачей ужасный почерк. – Ах, да. Тапочки с собой возьмите.
- Простите, что? – Рудольф уже думал о предстоящем отдыхе от всего. Хотя бы сутки.
- Ну, домашние тапочки. Пижамку мы вам дадим, а тапочки, чтоб по больнице ходить. Хорошо? Выйдя из приемного покоя, Рудольф закурил. «Надо же, - подумал он – а я думал, что от водки печень портится…»

* * *

Над моим городом повис туман. Сейчас эта погода была под стать моему настроению. Я, как и обещал, каждый вечер доставал бога молитвами. Надежда то вселялась в меня, то покидала мою измученную душу. Любовь говорила мне что-нибудь вроде:
- Ты когда пострижешься? Я тебя таким обросшим еще никогда не видела… - и в глазах ее читалась равнодушная нежность. Тогда надежда подло подкрадывалась к моему сердцу. Но разум гнал её оттуда, чтоб потом не было больнее.
Я думал о смысле жизни, о том, что мне предначертано. В какой-то момент я понял, что я очень слаб, и что если я не добьюсь желанного мгновения счастья, я умру. Но господь, к которому я по-прежнему еженощно обращался, нагло бездействовал. Я начал задумываться о природе бога. В том, что он не такой, каким его представляют церкви, я был уверен. Тогда какой?
Очередным будним утром я стоял на остановке в ожидании трамвая. От нечего делать рассматривал прилавок газетного ларька. Заголовок какой-то из желтых газет гласил: «Скандал! ***ова – лесбиянка?!» Я подумал, что госпоже ***овой нет никакого дела до того, что пишет о ней какая-то провинциальная газетенка. Вероятней всего, она даже не знает о существовании такой газеты и о статье, опубликованной там. Тогда меня осенило: а вдруг и бог не догадывается о нашем существовании и о том, что он бог? Догадка была страшная. Но многое объясняла.
«Кто же я тогда по отношению к тебе, Господи? Хотя, что толку с тобой разговаривать? Ты, наверно, даже не понимаешь, что я с тобой разговариваю… Может быть, у тебя у самого те же проблемы, что и у меня. Ты пернешь, а у нас землетрясение. Охо-хо… »

* * *

Рудольф лежал на операционном столе. Наркоз еще не начал свое действие. Оставалось время подумать о том, что наконец-то он избавится от не на шутку раздавшегося аппендикса. «Что ты о себе возомнил? – обращался к кому-то в мыслях Рудольф - Ты всего лишь аппендикс. Рудимент, можно сказать. Слишком много места занимаешь в моем организме… Ой. Спать хочется…»
- Всё. Боли больше не будут вас беспокоить. Операция прошла без осложнений. – Молодой хирург счастливо улыбался. – Вы ещё не отошли от наркоза. Но, может, скажете, как вас зовут? Просто я еще с вашей картой не ознакомился, а вы, между прочим, мой первый пациент. Рудольф облизал пересохшие губы и медленно произнес:
- Рудольф… Рудольф Ашторет.
- Халдей или армянин?
Рудольф отрицательно мотнул головой:
- Финикиец.

* * *

Я умер в восемнадцать лет в стране под названием Россия. Умер от собственной слабости. Бог не выполнил моей просьбы, и я покончил жизнь самоубийством. Но я его не виню. Я теперь всё понимаю. Мне его даже жалко, потому что я живу после смерти, а Ашторет - нет. Он часто обращается с мольбами к Господу, но это бесполезно. Я лишь могу слышать его, но ничем не могу помочь. Я – смертный, а он – Бог.

Песня 4, в которой
Лирический Герой мучается.

Один день из жизни полуфабриката.


I'm gonna love you
Till the heaven stops the rain,
I'm gonna love you
Till the stars fall from the sky…
The Doors.

10:37. Опять проспал. И опять болит голова.
10:45. На кухне записка «Котлеты на столе. Кушай. Мама». Запах котлет поверг мой желудок в ужас.
10:47-10:56. Вытошнило в туалете. Умылся.
Напряженно пытаюсь вспомнить события вчерашнего вечера. Кажется, вче-ра было что-то важное, но в голову приходит только картина: грязный под-вал, в углу целуется опьяневшая парочка, рядом троица играет в покер на иг-рушечные деньги из «Монополии», попутно запивая это дело водкой, которую разливали, наверно, в таком же подвале. Еще помню – напротив меня сидит Собакин, наш староста. Этот социально благополучный элемент напился, вер-нее всего, первый раз, а уже учит меня жизни. Перед кем ты пытаешься пока-заться умным, сынок? Учебники математики и физики не учат жизни, а ты не читал ничего кроме них. Кажется, играли на гитаре. Да-да… Я еще попытался взять пару аккордов, да пьян был. Опозорился.
11:00. Оделся. Не поев, отправился на учебу. В ушах наушники. Играет The Doors “When the music’s over”.
11:15. Курю на остановке. Первая сигарета пошла плохо.
11:19. Зашел в аптеку. Купил таблетки.
Я сейчас не верю в бога. Но у меня есть свои идолы – Великий Активированный Уголь и Милосердная Минералка. Только с их помощью могу передвигаться и мыслить по утрам.
11:31. Еду в автобусе, борясь с приступами тошноты. Память подводит. Ничего не могу вспомнить толком. Глупо пялюсь в окно.
Вспомнил еще фрагмент. Я сижу, упершись лбом в стол. Собакин говорит что-то вроде:
- Понимаешь, жизнь – она штука такая… Вот что тебе мешает учиться? А, Макин? – язык его заплетается. – Можешь ведь. Можешь…
Помню, я срыгнул на стол и упал на грязный каменный пол.
Почему меня никто не понимает?

11:55. Подхожу к ВУЗу. Меня там никто не ждет, а главное – я там ниче-го не жду.
12:02. Зашел в аудиторию. Учитель как обычно поругался, но пустил. Хороший мужик. Предан своей работе.
Чтоб я так был чему-нибудь предан. Хотя нет – я тоже кое-чему предан. Жалко, что ей наплевать на это…
12:03-12:25. Сидел сзади. Рисовал в тетради по математическому анализу футуристические картинки. Бобров прислал записку: «Ну, что? Пойдем сегодня опять ко мне в подвал?» Я ответил утвердительно.
12:27-14:10. Ушел с третьей пары. К маме на работу. Занял у нее денег до стипендии. Долго спрашивала, почему я так рано. Сказал правду. Поссорились. Почему меня никто не понимает?
14:11. Встретил «друзей» после пары. Пошли в подвал.
Время как бы ускоряет свое равномерное течение. Проблемы просто не успе-вают тебя тревожить. Но фокус в том, что чем больше ты пьянеешь, тем быстрее ухудшается настроение. Твои проблемы удесятеряют свой вес и опять ложатся на тебя. Это своеобразная кара за беспечные предыдущие часы. Тогда хочется быстрее отключиться, впасть в транс, что я сейчас и делаю.
19:45. Опять каменный пол. Кажется, засыпаю.
19:49-21:13. Сплю, вижу сон.
Заходит Моя Любовь (не буду даже называть ее имени, чтобы оно не было очернено тем, что слетело с моего языка) в аудиторию. Сидят все наши. А вид у Нее виноватый. Видимо, опоздала. Все на Нее налетают и по очереди наси-луют. А потом я понимаю, что это не Она опоздала, а я. И насилуют не Ее, а меня. И еще понимаю, кто я есть. Я – полуфабрикат. Я – что-то вроде пищи для сильных нормальных людей. Я – недоделка. Только непонятно чья. Но самое главное уже известно – я не произведение искусства, я продукт. От этой страшной мысли
21:14. Я проснулся. Плохо когда похмелье вечером.
21:20-02:34. Иду домой. Ноги подкашиваются. И опять болит голова. Только сильнее, чем утром. Поэтому иду очень медленно. По пути предпринял попытку суицида, но водитель попался опытный – вовремя (не вовремя для ме-ня) ударил по тормозам. Пришлось с горя выпить ещё.
02:44. Я в кровати (своей?). Перед сном приходит в голову еще одна мысль.
Наверно, мы с Ней не можем быть вместе потому, что совершенно разные. Она очень правильная, консервативная, воспитанная, скромная. Она стопро-центная квинтэссенция добра. Я Ей не чета. Я – полуфабрикат внутри. Да. Ну конечно! Я знаю, каким я должен быть для Неё, но если я стану самим собой, то опостылею Ей через месяц. Вот почему я не предпринимаю никаких попы-ток понравиться Ей! Я просто не хочу быть для Неё тем, чем для меня явля-ется новый галстук! Вот всё и прояснилось. Выходит, можно спокойно жить дальше?! Только бы не забыть, не забыть, не забыть…

* * *

10: 40. Опять проспал. И опять болит голова.
Напряженно пытаюсь вспомнить события вчерашнего вечера. Кажется, вчера было что-то важное…

Песня 5, в которой Лирический Герой
попадает на небеса.

Доза.

Я тогда и предположить не мог, насколько затянутым окажется наше знакомство. Сначала она говорила, что ей всё равно, а потом оказалось, что ей тоже нравится громкая, но красивая музыка. Тогда я предложил ей сходить на концерт громкой, но красивой музыки. И она к моему удивлению согласилась. Это было наше первое свидание.
Под громкие, лёгкие для восприятия аккорды мы, взявшись за руки, син-хронно прыгали, выплёскивая всю накопившуюся в нас энергию. Чуждые мне лысые головы маячили перед моими глазами. И я их любил, как любил всё в эту секунду.
Вот, что могла со мной сделать великая Златокудра.

* * *

Наверно, всё волшебство было в её пальцах. Я до сих пор точно не знаю. Но она могла провести рукой перед твоим лицом, и ты менялся. Начинал чувст-вовать в себе необычайную силу, невероятный прилив энергии. Ей стоило на-мекнуть, что из-за Эвереста у неё плохой загар, и ты был готов снести по ка-мушку гору. Ты был влюблён.
Ты – это я.
Я – наркоман.
Златокудра – галлюцинация. Галлюцинация, в которую я влюбился. Я её хотел видеть и принимал для этого новую дозу. Снова и снова. Наконец, я умер от передозировки. И что вы думаете? Оказывается Златокудра стоит 510 тысяч долларов! А где я достану такие деньги? Тем более, будучи на небесах?! Вот и получается – желанная и недоступная, любимая и равнодушная…
И вовсе она меня не любит…

Песня 6, печальная.

Дневник. Стр. №32.

Я полз в сумерках по городу. По грязной мокрой мостовой. Чувствовал себя паршиво. И даже не потому, что как обычно был пьян, а скорее потому, что в давящей тишине улицы был вынужден думать. Думать о том, что я есть и чем буду. Я был с ней, но она была не со мной. Она как всегда была сама с собой… И в сотый раз убегала от себя. А я как всегда был рядом… незримым ангелом за левым плечом на расстоянии вытянутой руки.
Был с ней.
Просто был с ней.
Страшное место, от которого я бежал, преследовало её. Но ей как будто бы на это было наплевать. Она пряталась за своей меркантильностью. Тем самым делая мою участь более тяжёлой.
Я не знаю, что ей нужно в настоящий момент. Наверное, просто забытье.

* * *

Столько времени прошло с тех пор. Я сильно изменился за эти сорок два часа. Я успел прожить не одну жизнь. А она не прожила и полжизни… И я снова лечу незримым ангелом за её левым плечом на расстоянии вытянутой руки…

* * *

За сорок два часа я дополз до конца очень длинной улицы. Я многое понял. И ещё я встретил много интересных людей. Некоторые из них были без ртов, но с глазами. Некоторые – без глаз, но со ртами. Но больше остальных вызывали отвращение люди с носами.
- Ты всего лишь унитазный ершик в туалете, – говорили люди с руками.
- Ты слишком странный. Я тебя побаиваюсь, – говорили люди с ногами.
- А ты ничего… - говорили люди с гениталиями.
И только люди с носами ничего не утверждали. Они только спрашивали. И приходилось им отвечать, потому что иначе нельзя было выйти на новый уровень. Они спрашивали, почему я ползу, а не иду. Они спрашивали, что меня подвигнуло ползти.
Глупые. Я влюблён. Безнадежно и безответно влюблён. Я – ползущий ангел. Оруженосец.
Ты слишком много хочешь от меня, и слишком многого ждешь, моя Душа…

Песня 7, в которой
лирический Герой -

Снежинка.

Снег идет из дырки в небесах.
Бумажные хлопья падают все ниже. Скоро все закончиться, последний стон – и ты растворишься на мостовой, на крыше, на шляпе или присоединишься к подругам. Мучения! Мучения будут продолжаться и продолжаться, пока огненный смерч не унесет её и сестер…
Так думала Она, медленно паря над тем местом, где суждено было погибнуть – над Землей. Почему здесь? Почему так? И почему именно она? А ведь при рождении ей дана была красота, неповторимая и феерическая. Хотелось нести все это миру, чтобы хоть мгновение, хоть долю мгновения быть желанной, быть дарящей! Но все иначе.
Снег. Как банально и просто, как обыденно и мерзко…

И, тем не менее, Она, погруженная в свои печальные и удручающие мысли, шла дальше. Шумный проспект гудел грузовиками и легковушками. Она жалась поближе к стене дома, чтобы, не дай бог, какой-нибудь самосвал не обрызгал ее декабрьской грязью.
Красные сапожки с меховой оборкой хлюпали по каше-мостовой. Их было не жалко. Там Она их снимет. Там она наденет потрясающие белые туфельки с низкими каблучками, которые были куплены именно ей. Это было хорошо. А все остальное было плохо. Во-первых, Она не умела танцевать, а придется выделывать такие бешеные па, что можно сломать голову. Ее кавалеры давно разучили все движения общего танца. Ее подруги тоже. А она не умела танцевать. Во-вторых, шикарный бант, скрытый сейчас под платком, вроде бы начал развязываться. В-третьих, Она уже все знала. Знала, что красива, знала, что умрут ее мама и папа, и любимая собака отправится на собачьи небеса. И сама Она умрет мучительной и долгой смертью, тая в чьей-то властной руке. Красота требует жертв. И, наконец, в-четвертых, и самое главное, Она должна была читать стишок Деду Морозу, а злая воспитательница сказала, что если Она опростоволоситься, то останется без новогоднего подарка. А что может быть хуже, чем на новогоднем утреннике в детском саду остаться в одиночестве без подарка?
Все это было так печально, что ничего не хотелось. Хотелось раствориться на мостовой, но мамина рука крепко держала ее ручонку.
Оставалось только радоваться. Радоваться, что пока что ее варежки держаться на резинке, пропущенной через рукава пальто по плечам, и поэтому не упадут и не потеряются. Радоваться, что стульчики на утреннике будут покрыты хохломой, а не буднями. Радоваться, что мама все знает и все объяснит. Радоваться, что папа самый сильный на свете. Наконец, радоваться, что Она все-таки Снежинка, а не зайчишка, как мальчики. Ведь в этом что-то есть, какая-то символичность – белое платьице, колготки, туфли и, конечно, потрясающий бант. Чем не Снежинка?

CODA, в которой еще раз
повторяются заученные истины,
расставляются последние точки над
последними i, и выносится благодарность
соучастникам «Фантазий».

Вот, пожалуй, и все.
Я слышу музыку – это Национальный оркестр Уэльса исполняет песню Джона Леннона и Пола Маккартни «Across the Universe». Альты и скрипки жалобно и проникновенно тянут знакомые с детства мелодии. Да так хорошо тянут, что хочется плакать. Я слушаю эту волшебную музыку, и все мое существо наполняется блаженным чувством. Любовью. Не ее банальной разновидностью любовью (однако, не менее прекрасной), а Любовью. Конечно дело не только в звуковом сопровождении. Дело еще и во мне. Я ведь простой человек, хоть и выдуманный. А простым людям свойственно иметь тягу к Ней.
Я ее и впитал.
Счастье - как электромагнитное поле. Оно существует независимо от человека. Необходимо осознать, что оно вокруг тебя - оно появится. Я вспоминаю какие-то моменты из своей недолгой жизни, часто с улыбкой на лице. Мне думается, что я был чертовски счастлив тогда… Но тогда я этого не понимал. Ах, какой я был глупец. Знакомая ситуация? Но это полбеды. Беда в том, что через некоторое время, в будущем, я буду вспоминать это настоящее и думать: «Куда ушли эти счастливые времена?»
Стоп. Не хочу так. Счастье не в воспоминаниях. Оно в настоящем. Надо его просто заметить и впитать.
Я его и впитал.
А еще есть наслаждения, впечатления, ожидания, опыт… И все это тоже надо впитать. И когда я все это сделаю я соединю в себе Ратмира, влюбленного с улицы Братской, человека на Луне, Глыбина, Рудольфа, полуфабриката Макина, наркомана, незримого ангела за левым плечом и, конечно, Снежинку. Каждый из которых обязательно встретит свою Анку, свою Надежду, свою половину, свою Мошку, своего любящего Бога, свою Любовь, свою Златокудру, свою ангелицу и, конечно, свою свободу. Ну, а если не встретят… то обязательно сохранят ее в своей памяти, как Лирическую Героиню. И тогда наступит… нет, не порядок (есть расхожее мнение, что порядок оптимален), а гармония.
В общем-то, теперь нет смысла пытаться запихнуть на одну страницу все, что понимал так долго. Все равно не хватит этих тридцати трех значков для того, чтобы выразить чувства. Они не выражаются ведь. Они просто есть. Поэтому, за скудностью языка людского, прощаюсь.

С Любовью, Айм Детчев, он же Лирический Герой.

P. S. Осталось нанести последние штрихи, а именно поблагодарить тех, кто направлял действия Лирического Героя и помогал ему. Александру Майсману – за человека на Луне и ангела за левым плечом, Ирине К. (ныне Р.) и группе «Несчастный Случай» – за Снежинку, Богу – за Рудольфа Ашторета, группе «the Beatles» - за «Yesterday», Соединенным Штатам Америки – за то, что они есть, родному городу – за Родину, всем моим Аннам – за образы вторых половинок и родственных душ… спасибо!

Hosted by uCoz